Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

Так разве ж он в том повинен?

Отчего на него и не смотрят даже, словно пустое место он? Из уютной детской, в темную комнату под чердаком переселили. Есть лишь на кухню иди, тогда как вся семья в столовой собирается на обеды-ужины.

Никитка помнил, как они с бабушкой Агафьей в столовой трапезничали. Огромная такая столовая! И стол длиннющий. И блюдца фарфоровые…

И детскую хорошо помнил. Была там кровать с разноцветным одеялом, и подушки самой бабушкой вышитые, и столик, на котором игрушки стояли. И все это исчезло из жизни его в одно мгновенье.

Чем провинился он?

Вчерашняя история стала последнею каплей.

Пожаловала в лавку барышня расфуфыренная – сапожки купить. И послали Никитку ей угождать, подносить, что надо. Да очень уж привередливая барышня оказалась. Эти ей слишком высоки, те слишком широки, эти синие, а она красные хотела. А вот эти красные, да не такие… Нужны другие красные, вы что, не понимаете? И вообще – хочу зеленые! Одним словом, так и не купила ничего барышня. Еще и высказалась недовольно: мол, что за лавка у вас, ничего подходящего не сыщешь!

А Никитка за это подзатыльник получил. От Якова Александровича, который как раз в лавку явился да возмущения барышни услышал. Аж отлетел Никитка к стене от подзатыльника. Да и бог бы с ним, не в первый раз. Но, еще не успев уйти в подсобные комнаты, услышал он за спиной…

– Нет, не Березовых кровь в нем. Не наша. Давно это понятно было, но с каждым днем все яснее становится. За что Господь Бог покарал меня? За что повесил на шею чужого сына? В чем я провинился, Господи?

И такая горечь звучала в голосе Якова Александровича, то ли отца, то ли не отца его, что и Никитке стало вдвое горше.

Почувствовал он себя камнем на шее у порядочных людей. Ненужным и бесполезным.

И решил он тогда: «Хватит!»

Нет силы больше терпеть жизнь такую. Пойдет он куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда. И пусть тяжко будет, все лучше, чем здесь. Где не понятно совсем: кто ты, зачем ты и почему?

Ушел Никита в подсобку, натянул тулуп свой, шапку, а сапожки уже были на ногах. Краюху хлеба завалявшуюся прихватил. Да и вылез в окошко на задний двор лавки, чтобы никто его не заприметил.

Стояло начало декабря, и снег валил вовсю, заметая следы мальчишки. Долго бродил он по улицам Петербурга, пока на окраину не вышел. И – оказался в чистом поле. Давно стемнело уже. Ветер завывал, снег падал большими хлопьями, на лицо, на глаза, мешая смотреть.

И есть хотелось.

Сгрыз хлебную краюху Никита да по сторонам огляделся.

Куда идти? Где ночевать ему? Не посреди же зимней стужи? Может, назад вернуться? Ну, высекут, наверное, но зато в тепло пустят и покормят. А может, и не заметят даже, что не было его. Он-то сбег уже под вечер…

Но в какую сторону возвращаться, Никитка тоже не знал. И спросить не у кого. Он поначалу нарочно от дороги подальше отошел, чтобы не поймали. А теперь и не знал уже, где дорога…

Сел он на снег и заскулил тихонько, от холода да отчаяния.

– Ну, и чего мы воем? – раздался над ухом голос скрипучий и насмешливый, но при этом – не злой совсем.

Поднял Никитка взгляд и увидел старика перед собой – седого с белой бородой и глазами добрыми. Одет был старик в белую рубаху длинную и подпоясанную, штаны да лапти. Никакого тулупа или сапог.

«И как ему не холодно?» – подумал Никита.

– Замерз, небось? – спросил тем временем старик.

– Угу, – кивнул Никита, стуча зубами. – А вам н-не холод-дно?

– Меня любовь греет, – улыбнулся старик и коснулся рукой серебряной подковки, что была у него за пояс заткнута.

– Любо-о-овь, – протянул Никитка, и показалось, что самому теплее вдруг стало.

– Она самая. Многих людей она согреть может, да только не все желают того… А ты куда путь держишь?

– Да я и сам не знаю, – пригорюнился Никитка. – Только назад не хочу.

– А что же там, позади, такого страшного?

– Да так… – буркнул Никита и внезапно для себя стал рассказывать старику про жизнь свою.

Про матушку, которую и не помнит даже, но которая батюшку чем-то прогневила. Про бабушку Агафью, которая одна на всем белом свете его любила. А когда не стало ее, батюшка пуще прежнего прогневился, и оказалось уже, что и не батюшка он вовсе… Про тяжкую долю мальчишки на побегушках в лавке, которого все только пинают да подзатыльники отвешивают.

Про то, что ушел за судьбой лучшею, а где искать-то ее – и не знает.

А между тем, вьюга словно бы отступила от старика с мальчиком. И пальцы у Никиты перестали неметь от холода. И зубы уже не стучали.

– Помню я матушку твою, и отца тоже… – пробормотал старик.

– Вы знали их?!

– Многих я знал. Да не все со мною знаться хотели. Ты, вот что… В Петербург точно возвращаться не хочешь?

Никита замотал головой.

– Тогда со мной пойдем.

– А куда вы идете, дедушка?

– В город новый, недавно построенный. Там каждому место найдется. Про князя Потемкина слыхал?

Никита неуверенно кивнул. Слышал он эту фамилию, разумеется. Часто в лавке о нем говорили. Кем-то навроде царя был Потемкин при императрице великой Екатерине, во всяком случае, так Никите казалось. И делал князь многое… Всего не упомнишь.

– Вот. Построил он города там, где раньше лишь Дикое Поле было. Заселил его людьми со всей России-матушки. И жизнь там кипит теперь ключом.

– И мне туда можно? – спросил Никита.

– Можно. Конечно, можно, – старик потрепал мальчика по плечу и за руку взял.

Шли они сквозь вьюгу, по полям и лесам, по городам и селам. Когда уставал Никита, нес его на руках старик. И сквозь дрему казалось мальчишке, что летят они по воздуху. Что один шаг – как двадцать у них получается. А потом просыпался он, и снова они шли. Иногда стучались в дом какой, погреться да перекусить. И очень удивляло Никиту, что не отказывали им. Пускали и кормили.

И через какое-то время вышли они на дорогу и увидели впереди город-крепость, глубоким рвом окруженный.

– Тут мы и расстанемся с тобою, – сказал старик Никите. – Дальше другие тебя повезут.

– Повезут? Кто? – опешил Никита.

– Увидишь. Вот, держи, – старик вытащил из-за пояса серебряную подковку и Никите протянул. – Не потеряй ее. Пусть обо мне напоминает.

Никита сжал в руках подковку, растерянно глядя то на нее, то на старика.

И тут же раздался стук копыт…

Светлейший князь Потемкин, 1786 год, декабрь

Его светлость князь Григорий Потемкин объезжал владения свои Новороссийские. По десятому разу проверял, чтобы все как положено было. Чтобы всем осталась довольна матушка Екатерина, императрица любимая.

Уже в начале года грядущего собирается она пожаловать во владения новые свои. Новороссийские. Посмотреть города, крепости да села, князем возведенные, для нее и всего народа русского.

И вот сейчас, уставший, но довольный возвращался князь из Перекопа в Херсон. Бодро скользила по снегу карета, на полозья поставленная да в четверку лошадей запряженная. Как вдруг увидел князь, что стоит кто-то на заснеженной пустынной дороге.

– Ну-ка, останови, любезный, – крикнул он кучеру.

Остановилась карета, и увидел Григорий Потемкин старца дивного в одеждах белых да простых. И словно бы свет мягкий исходил от старца. Потому не сразу заметил князь мальчишку уставшего.

Поклонился ему в пояс старец да заговорил:

– Не откажи, князь-батюшка, в помощи. Совсем мы в дороге из сил выбились. Малец, того и гляди, заснет на ходу. Подбрось до Херсона, бога ради, – и в глаза посмотрел пристально. Красноречиво очень посмотрел.

– Что ж, садитесь, – кивнул князь и обернулся на секунду назад, подвинуться желая.

А когда снова взглянул на дорогу, одного лишь мальчика в снегу увидел.

– Где спутник твой? – тихо спросил он у ребенка.

Мальчик заозирался растерянно, а потом в испуге на князя уставился, серебряную подковку к груди прижимая.

Князь же из кареты выбрался, всмотрелся в снег падающий. Вспомнил взгляд старческий, который больше слов сказал. Вспомнил, как поклонился ему старец.

– Впору мне было кланяться, – пробормотал задумчиво. – Садись, – это уже мальцу. – Довезу, куда надо.

И в