Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

кому-кому, а этому долговязому, называющему себя подарком хану и гордящемуся новым именем, видеть того не стоило. И уж тем более никто не должен знать, как же хочется Ване увидеть этих «урусов». Матушка и отец ведь из них… Оттуда… Были… И он тоже, значит.

Переполненная бадья снова ударила по ноге, расписывая светлую кожу бесконечным узором синяков. Нести ее целиком до отхожего места Ване не хватало сил, поэтому где приподнимал, где волоком тащил по скользкой растоптанной грязи. А на кухне она такая не одна стояла. И опорожнять их следовало вовремя. Иначе, и Ванины ребра заныли от одного только воспоминания, придется несладко.

Зато какой сладкой и вкусной показалась Ване случайно доставшаяся лепешка. Ее, а затем и маленький кусочек пахлавы, уронил на пол кухни нерасторопный слуга, и Бекбай-ага милостиво разрешил поднять вертевшемуся подле мальчишке.

Постаравшись побыстрее запихнуть в рот добычу, Ваня прислонился к холодной серой стене за углом кухонного дворика и старательно прислушивался к звукам, наполнявшим большую площадь за аркой Дворцовых ворот. Людские голоса и цокот лошадей по камням постепенно отдалились, затихая и словно перетекая внутрь размеренной жизни ханского дворца. Проводив глазами маленькое облачко пара, растаявшее вместе с горестным вздохом в промозглом воздухе, Ваня высунулся из-за угла и оглядел лежащий под серым январским небом дворик. Сделав шаг, он остановился. Пересечь напрямую открытое пространство заставить себя никак не получалось, и мальчик медленно двинулся вдоль стены хозяйственных помещений, окружавших двор. Детская ладонь осторожно касалась шершавой каменной кладки, словно нуждаясь в опоре на нечто осязаемое и понятное.

Вполне осязаемыми казались и бадьи с помоями, немым укором стоявшие около дверей на кухню. Сегодня они под рокочущее недовольство Бекбая-аги наполнялись быстро. Слишком быстро. Но Ваня отвел от них глаза и прошел мимо кухни. Снова замерев, он дождался, пока невольник наберет воды из фонтана, прячась от редких то ли капель, то ли снежинок под ветвями раскидистой шелковицы, и потихоньку дошел до арки, ведущей из двора кухни в уютный закрытый садик.

Украдкой обернувшись на нечаянное везение, мальчик ступил за арку и присел на корточки за ближайшим пышным кустом самшита. Стойкое растение ни в какую не сдавалось холодам и радостно шуршало на ветру темными глянцевыми листочками.

Неподалеку возле клумбы с уснувшими розами, что окружали фонтан из резного камня, стояла группа мужчин, но из-за спин свиты хана Ване никак не удавалось рассмотреть оказавшихся внутри круга. Внезапно люди, будто повинуясь невидимому знаку, двинулись к изящным в своей торжественности дверям и скрылись в их темном зеве.

Мальчик не шевелился, лишь позволил себе разочарованно перевести дыхание. Плохо оберегаемого старым тулупом худенького тельца коснулся холод, и Ваня задрожал. Бадьи снова возникли перед его мысленным взором, призывая к себе и обещая всевозможные болезненные трудности.

И он был готов уже их послушаться, когда краем глаза уловил движение слева от себя. Резко вскинувшись, Ваня не удержался на затекших от долгого сидения ногах и плюхнулся в грязь, снизу вверх глядя на внезапно возникшего спутника. Точнее спутницу.

Рядом с кустом самшита, ласково трогая веточки длинными тонкими пальцами, стояла бесшумно возникшая будто ниоткуда женщина. Глубокого синего цвета сарафан скромно касался краем украшенного вышивкой подола земли, изредка при движении приоткрывая каблуки сапожек. Накинутый на голову теплый убрус мягкими волнами покрывал плечи и руки, вместе с собольей шубкой храня свою хозяйку от легкого мороза.

Быстро вскочив, Ваня тут же остановился в нерешительности за спиной незнакомки.

– Ханум… Ханум… Нельзя, – все слова так и не выученного толком чужого языка смешались толпой в мальчишеской голове, не позволяя выразить необходимое.

Обернувшись, женщина коснулась мальчика заинтересованным взглядом, и внезапно ласковое равнодушие на ее красивом лице сменилось растерянным удивлением.

– Ханум… – попытался еще раз Ваня, и был прерван тихими, обдававшими жаром понимания звуками родного языка.

– Ты меня видишь?

Медленно кивнув, мальчик молча вглядывался в лицо стройной фигуры, что ожило, расцветая искренней нежной улыбкой.

– Надо же как… Давно такого не припомню. Да чтоб и без моего желания было!

– Госпожа, – Ваня прижал руку к груди, но маленькое сердце частило, словно вырываясь наружу. – Как же ты одна здесь ходишь?

– Разве нельзя? – Брови незнакомки, изогнувшись, приподнялись.

– Ну так же… – опустив глаза, замялся Ваня, и щеки его заалели. – Тебе в тот терем надо…. Где женщины.

– Гарем? – фыркнула красавица, и Ваня, вскинув голову, уставился на нее. Мелодичным звоном колокольчика разносился над спящим садом ее смех.

– Нет, – качнула она головой. – Мне в гарем не надо точно.

– Плохо тебе тут оставаться, госпожа. Увидят – и наказать могут, – уже увереннее повторил Ваня, словно ребенку, объясняя прописные истины, но незнакомка вдруг стала серьезной.

– Ты, отрок… Ты радеешь обо мне?

Ее глаза теплого меда ласково касались взглядом хрупкой детской фигурки и искрились нежностью, понимая без слов красноречивое Ванино молчание.

– Мне нужны такие сыновья.

– Но ты не моя…

Да, не матушка. Та, что была, – живая навсегда в сыновьей памяти. И все же неуловимо похожи. Смотрела эта так же, что ли. Будто ты, и только ты, ей нужен. И оттого так сейчас хочется в ее руки. Скрыться, спрятаться. От всего. И забыть сразу о всех бедах. И выйти чистым, обновленным, будто сбросившим страх постоянно преследующего кошмара. С верой в то, что теперь-то уж все наладится.

Но Ваня не шевельнулся. Лишь соленые капли ползли по его щекам, щекоча кожу и срываясь вниз на безучастные ко всему живому камни. Да, госпоже он мог показать то, что честно старался скрывать здесь ото всех. И она говорила так, словно знала это.

– Сколько годин в неволе?

– Не знаю, – шмыгнул носом Ваня, кулаком утирая глаза и щеки. – Уж несколько зим минуло точно.

– Родителей своих помнишь?

– Да… И снег помню. И церковь нашу в селе помню. Мы туда с батюшкой и матушкой на службу ходили. И сестру маленькую, Порю, – он снова шмыгнул носом. – А как татары на село напали, плохо помню… Тащили меня, а матушка с Порей там сзади упали… Я видел маленько.

Наконец, Ваня осторожно поднял мокрые еще глаза на молчавшую госпожу, чье чинное спокойствие нарушали лишь тяжелое дыхание да сжатые в кулаки ладони, что аж ногти впились в кожу.

– Если сумеешь показаться русским послам, что сегодня с ханом договор подписывают… – она мотнула головой себе за спину, заставив волны убруса ожить на своих плечах, и Ваня сжался, потрясенный, как теплый гречишный мед в ее глазах сменился сизыми тучами надвигающейся грозы. – …то сумеешь дома оказаться.

– Сумею, – наивная маленькая уверенность робко просила себе поддержки. – А ты обещаешь, госпожа?

– Обещаю, – прежняя улыбка чуть тронула ее губы. – Иди, Ванятка, иди… А то тебе снова достанется.

Уже около арки назад в кухонный дворик, Ваня обернулся – его имя госпожа знает вдруг, а он ее-то и не спросил. Но ни возле кустов, ни возле фонтана не виднелись синий сарафан с белым платком, и мальчик скользнул обратно в полное вкусных ароматов пространство.

Из вкусного ему ничего не досталось, кроме жидкой похлебки из проса, а вот сочных оплеух куда как вволю. Но маленький невольник лишь терпеливо встряхивался каждый раз, будто утенок, что привык к мокрой и холодной воде, но даже не представляет, как свободный ветер расправляет крылья… Хотя привыкнуть – не значит смириться. Так ведь? Вон как ветер помогает, снежинки кружит! Задорные они, хоть и редкие… Совсем не такие, как там…

…Снег падал медленными большими хлопьями. Не торопясь. Ну чисто важный купец идет к себе в лавку! Поймаешь снежинку на нос – и растаяла. И на щеках, и на ресницах. А на рукавице и не тает. Красивая. Лучами во все стороны топорщится. Прямо как звезда Вифлеемская, что Младенчика Христа показала. И так жалко, когда растаявшие капельки с ладони…

– …уезжают!

– Пусть не радуются раньше срока. Я слышал – договор гонцы в Стамбул повезут.

– Ох, наградил же мудростью Аллах нашего господина!

Снежинки, мгновение назад мягко таявшие на доверчиво подставленном детском лице, иглами