Самсон - Маша Сандлер

— Надо будет поправить её. Сделаем ведь потом, когда вернёшься? У мамы тем более отпуск начнётся…

Я, конечно, с радостью согласился.

В сенях бабулиного дома мы нашли два круглых таза и ещё взяли ведро, мыло и всё остальное. Здорово в бане мыться. Если не пробовали — очень советую!

Одна беда — медведь ни в какую не согласился мыться горячей водой. Пришлось мне его намыливать на берегу, а потом толкать в речку. Но в итоге как-то отмылись.

Я натянул чистую футболку и джинсы, а медведю папа выдал робу для транспортировки петов. Мы вернулись в дом, закрыли там окна и лаз на чердак. Я запер дверь на ключ и, потянувшись, спрятал его обратно на ту же дощечку под стрехой.

Прежде чем сесть в машину, папа достал из сумки пластиковый противооборотный ошейник для Самсона и сказал, словно бы извиняясь:

— Без этой штуки даже в город не пустят, не то что в самолёт…

Я взял ошейник у него из рук. Самсон стоял тут же и уже с готовностью наклонил голову.

Знаете, этот ошейник — удивительно гадкая штука. Широкая пластиковая лента вокруг шеи и что-то вроде сбруи через рот, лоб и затылок. Пластик специальный, который оборотня убьёт, если тот всё-таки попробует в таком ошейнике обернуться.

Я поглядел на медведя, а тот стоял передо мной со склонённой головой, в яркой, специально выделяющей оборотня робе, и тоже смотрел.

Я надел ошейник себе на голову, заправил пластиковые ленты в рот и щёлкнул застёжкой.

Папа усмехнулся:

— Второго я не взял, Ёжик.

Мне хотелось ответить ему, но лента во рту мешала говорить, даже ворочать языком получалось с трудом, поэтому вышло какое-то не то мычание, не то рычание.

— Нет, — вдруг сказал медведь, подошёл ко мне и расстегнул ошейник. — Ёжик — человек. Ыыгрых — медведь.

Он выпутал меня из пластиковых лент, сам надел и застегнул ошейник и подошёл к машине.

— Ну вот, — сказал папа преувеличенно весёлым голосом, — и разобрались, кто есть кто! Поехали, мальчики.

Глава 17.Ёжик

До Домодедово мы ехали в молчании. Не знаю, не хотелось ничего говорить. Папа то и дело поглядывал на меня в зеркало заднего вида, но разговорить не пытался. Вообще в конце концов музыку включил. А я всё больше в окно смотрел, хотя вскоре совсем стемнело и почти ничего, кроме сбегающих по стеклу дождевых капель, не было видно.

Медведь тоже сидел рядом со мной тихо. Он бы, конечно, и не смог говорить.

Я думал о том, что, если бы я, а не Самсон должен был по какой-то причине ехать в таком вот ошейнике, лишённый возможности сказать даже самое элементарное, вроде «я хочу пить», «дайте мне выйти», «мне плохо». А мог бы только, как медведь теперь, утирать кулаком время от времени стекающую по бороде слюну.

Я представил мир, в котором люди, которые не умеют превращаться в животных, считались бы лишёнными души. «Анима» по-латыни «душа», вы знали? И таких «бездушных» боялись бы и держали в ошейниках, клетках, ставили бы над ними опыты и всё прочее… Да, я знаю, что это просто фантазия, никакой логики.

Потом я задремал, а там мы уже и до аэропорта доехали. Здесь стало ещё хуже, потому что оказалось, что с петами мало куда пускают, что в зале ожидания, что у гейтов.

Папа обнял меня на прощание, сказал, что гордится мной. Только вот я не особенно собой гордился, нечем особенно-то гордиться мне было.

Места в самолёте нам дали в хвосте, мне в общем-то было всё равно, но пока мы шли через весь салон по проходу (медведь впереди меня), у многих пассажиров круглились глаза и менялись лица. Раньше я бы на это даже внимания не обратил.

Рядом с нами в ряду оказалась красивая длинноволосая девушка с оборотнем-лабрадором. Она единственная улыбнулась, увидев нас.

— Какой у вас питомец большой! — сказала она. — Не думала, что их вообще кто-то в салоне возит.

— Я не знаю, — ответил я, чувствуя, что краснею. — Я недавно. То есть он у меня недавно.

— А мы с моим Чарли уже пять лет вместе, — сказала девушка и потрепала своего питомца по лохматой голове.

Он был светловолосый и голубоглазый. Совсем не похож на другого Чарли.

Мы с медведем сели на свои места, а ещё одно сиденье оставалось свободным. Но не успел я подумать, что здорово бы лететь с дополнительным креслом, стюардесса усадила туда дородную тётку с ярко-красной помадой на губах и маленькими поросячьими глазками, которая была ужасно недовольна своим местом и громко требовала, чтобы её пересадили «из зверинца».

Но другого места ей пока не нашлось, и она косилась на медведя всякий раз, когда он пил, с трудом протискивая горлышко бутылки под ленту сбруи. В конце концов я не выдержал и расстегнул медведю ошейник. Можно было бы даже не снимать его совсем, просто чуть-чуть сдвинуть — уже было бы легче.

— Что вы делаете, молодой человек! Сейчас же наденьте намордник, я позову стюарда! — завопила тётка.

— Послушайте, он ничего вам не сделает, клянусь, — сказал я, — он совершенно безобидный.

— Знать ничего не хочу! — Тётка яростно нажала кнопку вызова стюардессы. — Высадят вас с самолёта, и всё!

Это, конечно, в наши планы не входило.

— Извини, — сказал я медведю, снова застёгивая на нём ошейник. Он, естественно, ничего ответить не мог, только слегка подмигнул здоровым глазом.

Во время пересадки во Франкфурте произошли две вещи. Во-первых, вредную тётку от нас отсадили, а во-вторых, мой смарт пиликнул сообщением. Мне написала Лайла Доббс. По плану она должна была встретить нас в Ванкувере, но теперь сильно извинялась за то, что не сможет. Хорошо, что всё уже улажено: нас встретит мистер Вильямс, то есть отец Вилли, и отвезёт нас или даже просто Самсона в институт. Там ему приготовлен отличный просторный вольер с бассейном. Доктор Доббс приложила к письму фотографии.

— У тебя будет свой бассейн, — сказал я медведю, показывая ему фото на смарте. На картинке голубой пластиковый бассейн стоял посреди вольера с искусственной зелёной травой. Правда, снято всё было снаружи, через сетку, поэтому поверх ярко-голубого и зелёного чернела клетка.

Медведь глухо рыкнул, поглядев. Я почему-то понял, что он хотел сказать.

Посадка была мягкой, и папа Вилли радушно нас встретил. Он был очень похож на сына, точнее, Вилли на него: такой же высокий, серьёзный и черноволосый. Только в