Самсон - Маша Сандлер

в серванте мои любимые тарелки с синими веточками смородины на краях и выставил их на стол.

— Давай есть, — сказал я медведю.

Он подошёл, посмотрел на меня с опаской, потом взял тарелку двумя руками и в пару глотков выпил содержимое, здорово чавкая и роняя лапшины на бабулину скатерть.

— Нет! — Я ужасно рассердился. — Нельзя! Ешь как человек!

Самсон рыкнул на меня в ответ, но всё-таки послушался. Неловко сел на стул, положил огромные руки по краям тарелки и взял правой ложку. Как делают малыши, знаете? Всем кулаком. Я заварил ему ещё порцию.

Он начал есть, время от времени поглядывая на меня. Но мне почему-то стало ужасно стыдно. Дрянь какая-то эти ложки всё-таки — лапша скользкая, постоянно с ложки падает, а если зацепится жалкая лапшинка, кто этим наесться вообще сможет? Точно не медведь.

Честно говоря, я растерялся, глядя, как он старательно ловит ложкой дурацкую лапшу, только бы мне угодить.

— Ладно, — сказал я тихо, — ешь как медведь.

Самсон обрадованно показал мне зубы и в два счёта справился и со второй порцией.

На закате он опять ушёл в лес. Вышел за заросший бабулин огород, стащил штаны и перешёл в аниму. Я даже не пытался ему запретить — отчего-то понятно было, что на это моя человеческая власть не распространяется.

А потом, если честно, я совсем махнул на него рукой. В Куземкино народу было очень мало, к дому бабули даже кошки тёти Люси с другого конца деревни не прибегали, хотя, судя по всему, они чувствовали себя в деревне главными. Так что через пару дней медведь в аниму обращался даже днём — ему так было удобнее, и я не возражал.

На пятый день ночью была сильная гроза, ветер гудел между деревьев в лесу, громыхал шиферинами на крыше, стучал ветками ракитника в стёкла и не давал мне спать. Зато утром оказалось, что за ночь он разогнал облака, и выглянуло солнце. К обеду стало ужасно жарко и душно в доме, и мы вышли в сад. Здесь между кустами смородины и старой яблоней, усыпанной сейчас ещё недозрелыми, размером с грецкий орех и катастрофически кислыми яблочками, мы и устроились. Вообще-то тут всё заросло травой мне по пояс, но медведю в аниме достаточно было поваляться тут разок, чтобы образовалось что-то вроде огромного травяного гнезда. В этом гнезде он улёгся и почти сразу задремал, положив голову на лапы и прикрыв глаза, а я сел, оперевшись на его шерстяную спину в разрезной тени от яблони, стал читать в смарте фантастический роман про освоение Луны. Правда, скоро мне надоело — экран смарта был весь в трещинах, да ещё и отсвечивал, когда на него попадали солнечные лучи. Ужасно неудобно было читать! Вот я и задремал тоже…

А открыв глаза, увидел перед собой травинку с сидящим на ней мурашом. Он залез на самый верх и что-то там шевелил усиками, искал и не находил дорогу дальше. Под головой у меня, как подушка, лежала мягкая медвежья лапа. Вторая укрывала сверху, защищая от снова начавшего моросить дождя, но судя по тому, какая она была лёгкая, почти невесомая, медведь не спал.

— Ты мог бы жить один, Ыыгрых? — спросил я медведя, хотя и знал, что в аниме он не может мне ответить. — Уйти в лес, например, и жить в лесу?

Медведь громко фыркнул в ответ. Я развернулся и посмотрел на его морду. Странно, что одноглазость почти не портила его аниму — он был всё так же могуч, силён, и даже рыжеватая шерсть, казалось, лежала теперь плотно, волосок к волоску, хотя никто и не думал её расчёсывать.

— Наверное, нет, — ответил я сам на свой вопрос. — Тут маленький лес, даже если ты сможешь охотиться, рано или поздно тебя поймают или вовсе убьют.

Медведь недовольно ткнул меня носом и показал огромные клыки. Это означало, конечно, что никто его не убьёт, пусть только попробует. Я протянул руку и потрепал его круглое, смешное, совсем не страшное ухо — у меня в детстве был плюшевый медведь с такими же ушами. Он в ответ лизнул меня в нос, ужасно вонюче и слюняво, так что я расхохотался.

Может быть, подумал я, он не смог бы жить в лесу вовсе не потому, что его бы поймали. Может быть, ему всё-таки нужны люди…

Тут медведь вдруг замер, и я почувствовал, как напряглись, стали каменными его мышцы. Он повернул голову и посмотрел в сторону дома. Я тоже поднялся, никого не увидел, но на всякий случай сказал медведю оставаться в саду, а сам пошёл поглядеть.

Минуты через две у крыльца остановилась папина машина. Не знаю, как медведь понял, что к нам кто-то едет.

Папа приехал за нами. Привёз еду, одежду и всё остальное и рассказал, что для медведя готовы все документы и даже куплены билеты на самолёт до Ванкувера.

— Ты, конечно, захочешь его проводить, так что паспорт на тебя тоже готов. Отец твоего приятеля очень помог — он вас и встретит в Ванкувере, и отвезёт к этой учёной даме, — сказал папа, выгрузив из багажника чемодан на колёсах, который мне собрала мама. — Так где же твой питомец? Интересно посмотреть на такое чудо!

— В саду, — сказал я отцу. — Пойдём посмотришь.

Думаю… Нет, даже знаю наверняка, папа рассчитывал увидеть гомункула. Чудо — это ведь то, что медведь освоил человеческую речь, стал почти как человек.

Но медведь был в аниме. Он не лежал в нашем «гнезде», поднялся и стоял теперь, слегка наклонив голову, смотрел на меня и отца. Совершенно спокойный, красивый, большой — и выглянувшее солнце позолотило его загривок.

— И в самом деле чудо! — сказал папа, помолчав, и я понял вдруг, что очень сильно люблю и его, и маму.

Тем более что потом медведь всё-таки снял шкуру, натянул штаны и продемонстрировал свои удивительные умения. Папа даже на смарт всё записал, сказал, что это уникальные кадры.

— Наш самолёт завтра утром, — сказал я медведю. — Полетим к твоей маме.

— Прежде чем вы полетите, надо вас в порядок привести, — сказал папа. — Я, конечно, поддерживаю твою связь с природой, но запашок от тебя, да и от медведя твоего, огромной поражающей силы.

На другом конце деревни через косогор, на берегу маленькой безымянной речки, стояла баня. Не бабулина, а неизвестно чья, может, и вовсе общественная. Один угол у неё завалился, а старая каменка посреди мыльной растрескалась. Растапливая её, папа ворчал, но когда