Горящая колесница - Миюки Миябэ

Тренером Хоммы оказалась тридцатипятилетняя женщина, которая родилась и выросла в Осаке. Три года назад она вышла замуж за менеджера крупной сети ресторанов с филиалами по всей стране. Мужа перевели работать в Токио, и она приехала вместе с ним в столицу. Вообще-то, она была неплохая женщина, даже в чём-то приятная, но, когда Хомма вовсю старался, обливаясь потом, она стояла у тренерского стола, облокотившись на него одной рукой, и холодно изрекала какие-нибудь обидные слова, например: «Не могу больше на это смотреть! Где же характер у токийских мужчин?»

Как ни странно, даже в Токио, который принимает в себя всех и всех через какое-то время обезличивает, выходцы из Осаки и Киото сохраняют особый отпечаток. И диалект у них стойкий, живучий. Даже если они привыкают произносить окончания слов так, как предписывает стандарт, интонация всё равно выдаёт уроженцев западных областей. Хомме это всегда давало повод для зависти. Хоть он и родился в Токио, токийцем себя не чувствовал, но и «малой родины», привязанность к которой давала бы опору в жизни, у него не было. Отец Хоммы приехал из глубинки на северо-востоке страны. Он был третьим сыном в бедной крестьянской семье. Двадцати лет от роду он явился в послевоенный Токио в поисках работы и пропитания и стал полицейским. Вернее, он для того и записался в полицию, чтобы приехать в Токио. В то время в столице были продовольственные трудности, и приток населения ограничивали, однако тем, кто поступал на полицейскую службу, препятствий не чинили.

Отец Хоммы никогда не мечтал стать полицейским, им двигала отнюдь не любовь к общественному порядку. Он думал лишь о том, как бы себя прокормить.

«Вот и правильно», — считал Хомма. В те годы утратившие прежнюю веру японцы были подобны марионеткам без кукловода — в прострации глядели по сторонам, не в силах пошевелиться. Не могли же они принять новые идеалы с той лёгкостью, с какой за обедом принимаются за очередное блюдо!

Похоже, что с годами отношение отца к службе не изменилось, его карьера полицейского прошла без взлётов. И всё же на выбор сына отец повлиял: Хомма тоже пошёл в полицейские, чем несказанно удивил мать.

«Неужели это кровь, неужели и это передаётся?» — Она говорила о них с отцом так, словно речь шла о каких-то неудачниках.

Поскольку сама она намучилась изрядно, то и к невестке Тидзуко с самого начала отнеслась на удивление сочувственно: «Надумаешь уйти от него — разводись и себя не кори. Уж я взыщу с Сюнскэ алименты, чтобы ты могла прожить сама и вырастить Сатору».

Хомма злился, когда слышал эти заявления, но Тидзуко обычно лишь посмеивалась.

Ни отца с матерью, ни Тидзуко уже нет на свете.

Все трое были выходцами из северных провинций. Мать была из той же деревни, что и отец, а Тидзуко родилась в снежном поясе префектуры Ниигата. Когда они приходили к родителям и беседовали о всяких пустяках. Хомма вдруг ощущал одиночество, словно начинал потихоньку дрейфовать куда-то в сторону. Только у него одного нет воспоминаний о родине и, значит, нет корней, думалось ему в такие минуты.

«Разве ты не токиец?» — говорила ему Тидзуко» однако сам он до сих пор ни разу не сумел почувствовать настоящим уроженцем Токио. Ему казалось, что существует совершенно очевидная и не требующая пояснения разница между географическим понятием «Токио», где находился его дом, и тем «Токио», который подразумевают, говоря о «токийцах», «токийских парнях».

Разница проистекала даже не из расхожих сентенций вроде: «Кто не токиец в третьем поколении, тот не может называться истинным сыном столицы». Ему казалось, что по-настоящему имеет значение только одно: насколько сам человек чувствует, что он «кровными узами связан с Токио». Лишь в этом случае речь может идти о том, что у человека «корни в Токио», что город Токио его «породил и воспитал».

Однако сегодняшний Токио — не то место, где можно глубоко пустить корни: почва здесь истощена, дожди не идут, и никакой мотыгой не взрыхлить это одичавшее поле.

Здесь есть только то, что может предложить любой большой город.

Это как автомобиль. Каким бы роскошным он ни был, какие бы прекрасные ни были у него технические данные, человек не может всегда жить в машине. В машину садятся лишь иногда, пользуются ею ради удобства, иногда оставляют механикам, чтобы подрегулировали, иногда моют, а когда срок службы подходит к концу или когда машина надоедает — покупают новую. Такая уж это вещь — автомобиль.

Вот и Токио тоже: многие люди пользуются им, поскольку едва ли найдётся другой «автомобиль» с такими же техническими возможностями, да и модель уж очень оригинальная. Но, по сути, этот город вроде машины, которая в свой срок подлежит замене.

Человек не может пустить корни в машине, которую когда-нибудь поменяют на новую. Машину никто не назовёт родиной.

Вот потому все те, кто сейчас живёт в Токио, подобны траве перекати-поле, и большинству из них опору в жизни даёт память о родовых гнёздах отца с матерью или дедов и бабок. Только ослабели узы, привязывающие людей к их далёким корням, и давным-давно, устав, охрипли зовущие их домой голоса. Потому-то так много вокруг перекати-поля. Хомма и сам был таким, во всяком случае, так он думал.

Наверное, в этом причина. Причина того, что Хомме, который по работе без конца разговаривает о разными людьми, населяющими Токио, всякий раз становится одиноко, если в говоре, интонации, словечках собеседника вдруг отчётливо послышится, откуда человек родом, где его корни. Так или примерно так чувствует себя ребёнок, который заигрался с товарищами дотемна, и вот уже зовут домой одного-другого, только его самого никто не зовёт.

На часах половина девятого. Когда Хомма открыл дверь в бар «Лахаина», то в приветствиях юной девушки, которая вышла ему навстречу, уловил говорок выходцев из города Хаката на Кюсю. Точно, вот ещё одно место с большой силой притяжения. Не отпускает тех, кто там родился.

«Интересно, когда Сёко Сэкинэ здесь работала, она рассказывала что-нибудь о своей родине, о городке Уцуномия?» — подумал вдруг Хомма.

— Простите, если я ошибаюсь, но вы ведь из полиции, «гражданин начальник»? — Здешняя «мама» тоже вышла к гостю и уже на пятой минуте беседы задала ему этот вопрос.

— Отличная реакция! — рассмеялся Хомма. — А как догадались?

Женщина пожала обнажённым плечом. Платье её держалось на одной бретельке, поэтому на виду было не только округлое правое плечо, но и половина ключицы. В вырезе платья, у основания шеи, виднелась маленькая родинка — может быть, накладная?

В длинном помещении площадью около десяти цубо[7] помещались подковообразная стойка и два отгороженных друг от друга ширмой столика. Оформлен зал был очень скромно, только на стене красовалось фото, увеличенное до размеров плаката. Это была фотография гигантского дерева.

В заведении один официант (вероятно, парень подрабатывает) и две молоденькие хостессы — они тоже, скорее всего, «на почасовой оплате». Одна — та самая девушка с акцентом жительницы города Хаката, другая — её напарница, «старшая сестрица».

Хомма присел на крайний табурет у стойки, «мама» расположилась напротив него. Лицо бармена видно было лишь в профиль — забавно, но он чем-то походил на Исаку.

Хотя вывеска гласила, что это бар, заведение было тихое. В отличие от кафе «Бахус» здесь даже не потрудились поставить аппаратуру для караоке. Ни в дизайн помещения, ни в оборудование денег не вкладывали. Такое уж это было место. На противоположном краю стойки стояла большая ваза, и даже с цветами — словно с неба туда свалилась. При ближайшем рассмотрении цветы, как и следовало ожидать, оказались искусственными. В баре классом повыше цветы наверняка были бы живые.

Не похоже, что сюда ходит простой люд из окрестных кварталов, но и случайный прохожий в такое место едва ли заглянет. А вот какие-нибудь менеджеры или клерки средней руки вполне могут считать это заведение своим, как раз подходящим, чтобы тайно скоротать одинокий вечерок. Все четверо сегодняшних посетителей бара пришли сюда поодиночке.

Непритязательное местечко, где не бывает людно, — не потому ли оно и держится на плаву уже десять лет?

Стоило Хомме заикнуться, что он знавал одну женщину, которая когда-то здесь работала, как «мама» сразу его раскусила. Тут же осведомилась:

— И кто же у вас в розыске?

— Вы на мой вопрос не ответили — почему вы решили, что я из полиции? А вдруг мужчина просто вспомнил старую любовь и решил разыскать ту, которая когда-то здесь работала…

«Мама» в ответ рассмеялась:

— К нам сюда такие сентиментальные мужчины не заглядывают! А кроме того, связи наших девочек я держу под контролем, так что, если и вздумает какой-то по сторонний субъект задурить мне голову, ничего у него не выйдет.