Лабиринт - Яэко Ногами

можно назвать чэнами. Да и тех, кто убит в сражениях, тоже... Сёдзо схватил выжатые рубашки. Повесить сушить или еще раз простирать? Что делать, как поступить? Руки у него словно онемели, и сам он стоял как вкопанный — вот так стоит без движения машина, у которой сломалась какая-то важная деталь. В этот момент только одна мысль сверлила его мозг, «А разве сам я не убил одного из товарищей Чэна?»

Стычку с партизанами на обратном пути после реквизиции фуража никак нельзя было назвать боевыми действиями. Уже по одной этой причине преступный поступок, который он в каком-то безумии совершил тогда, вызывал у него раскаяние, но дело было сделано. Однако до сих пор раскаяние было смутным, и он находил для себя всевозможные оправдания. Но сейчас он уже вполне ясно сознавал свою вину, сознавал, что он убийца. И если он будет мешкать с побегом, то его заставят снова совершить такое же преступление. Образ партизана в синей одежде слился в сознании Сёдзо с образом Чэна, который падет под ударом меча. И ему припомнились похожие на заросли низкие купы ююбы и ширь зеленеющих пшеничных полей. А в плывущем над ними вечернем сиреневом полумраке ослепительная вспышка разорвавшейся ручной гранаты. И на фоне этих видений отчетливо выделяется палач с окровавленной саблей в руках.

Рубашки Сёдзо повесил сушиться на веревку там, где обычно сушили белье, тут его было навешано чуть ли не столько, сколько в иной небольшой городской прачечной, затем он пересек пустырь и скрылся за поленницей дров. Столовая, казарма, за ними еще одно здание, а слева от него над всеми постройками высится круглая башня. Караул у башни был выставлен после ареста Чэна, и на посту стоял тот самый Накаи, который обнаружил листовки. Он наверняка считал, что внеочередной наряд — незавидная награда и ради нее не стоило подбирать эти бумажки. Изволь теперь торчать возле этой дурацкой башни! Недовольство Накаи можно было заметить еще издали по его вытянувшейся кислой физиономии. Сёдзо подошел к нему.

Круглая башня строилась как вторая наблюдательная вышка. Когда изменилась военная обстановка, она потеряла свое первоначальное назначение, и дозорных на нее больше не ставили, незадолго до прибытия Сёдзо ее приспособили под склад. Так же, как в квадратной башне, здесь у входа на первый этаж, через который нужно было пройти, чтобы подняться наверх, была навешена дверь, никак не подходившая к кирпичным стенам. Дощатая тонкая створка была кое-как прилажена к грубо обтесанным косякам, на ней красовался большой висячий замок, наподобие котелка. Сёдзо невольно вперил в него пристальный, настороженный взгляд. Затем пальцем показал на дверь, давая понять, что имеет в виду того, кто заключен в башне, и тихо спросил Накаи:

— Наверно, и не ест ничего?

— Три раза в день дают, и все одни гаоляновые лепешки. Кому они в горло полезут! Однако крепкий же народ эти партизаны, скайпу я тебе. Избили его до полусмерти, а он никак не признается. Знает, что все равно убьют, вот и держится.

— Да...

— Ты, значит, здесь еще на посту не стоял?

— Нет. Сегодня мне опять дежурить на квадратной.

— Ночь там стоять тоже ничего приятного, а все же лучше, чем караулить партизан.

— Давай поменяемся?—невольно вырвалось у Сёдзо. Это прозвучало как шутка, но сердце его наполнилось ужасом. Удастся ли бежать, как он задумал, или побег сорвется — теперь все зависит от того, дойдет ли до него очередь стать в ночной караул у круглой башни, пока в ней еще находится Чэн. Пожалуй, даже хорошо, что до сих пор его назначали в караул на квадратную башню. Ведь если будет соблюдаться очередность, то завтра, наверно, он будет стоять на том месте, где стоит сейчас Накаи. А раз так, то можно надеяться, что план его осуществится. Нужно только, чтобы он стоял на посту ночью. И не просто ночью, а в определенное время. Сразу после наступления темноты не убежишь, да и на рассвете тоже. Лучше всего дежурить после полуночи. Тогда можно все проделать не торопясь, обдуманно: в его распоряжении будет целых два часа до смены караула. Сбить этот замок особого труда не составит. Ну, а если его очередь не подойдет? Как тогда увести Чэна из этой проклятой башни с толстыми ровными стенами и с маленькими, словно бойницы, оконцами на первом и втором этажах? Стены без единого выступа, ноги не на что поставить.

Накаи, не обратив внимания на то, что Сёдзо вдруг, словно запнувшись, умолк, начал рассказывать, как казнили пленного партизана в провинции Шаньси.

— Парень еще совсем молокосос, а уже был каким-то вожаком в тех местах. И вот этот самый молодчик доводился племянником старику водоносу, который работал у нас в отряде. Жалостная была картина, когда старик весь в слезах пришел за трупом парня.

— А у Чэна нет ни отца, ни матери?

— Этого я не знаю. А вот жена у него — бабенка подходящая. Как-то мы пошли в деревню О., видим, там у колодца женщины стирают. Мне тогда Хата сказал, что самая молодая из них — жена Чэна. Я этого никак не ожидал от нашего борца... Такой ведь пентюх, а тут доглядел...

Накаи, видимо, очень хотелось рассказать, как дело было дальше, но вдруг, прошептав «идут», он замолчал, выставил правую ногу вперед, винтовку к ноге и застыл в этой позе. Но не забыл энергично кивнуть налево, давая знать, что приближается патруль, которого Сёдзо не заметил. «Наверное, старший унтер-офицер Нэмото или подпоручик Хаяси»,— сразу же догадался Сёдзо. Но кто бы это ни был, все равно лучше поскорее убраться отсюда прочь. Делая вид, что просто случайно проходит мимо, Сёдзо зашагал от башни в сторону, противоположную той, на которую указал Накаи.

Да, о патруле тоже нельзя забывать! Поднимаясь в поле тропинкой, извивавшейся по крутому склону, Сёдзо выругал себя за непредусмотрительность: ведь патруль он совсем не принимал в расчет. Патруль ставит себе задачу застать солдат врасплох. Он может внезапно появиться в любом месте и в любое время. А что если такая история произойдет завтра ночью, когда до него дойдет очередь стоять на часах у круглой башни? Вопрос очень серьезный, и все-таки Сёдзо, несмотря на свою обычную нервозность, не встревожился. Мысли о препятствиях, какие могут возникнуть при побеге, о мерах для их преодоления, беспокойство, страх — все это не легло камнем на его сердце. Он настолько был поглощен воспоминаниями о жене, что