Лабиринт - Яэко Ногами

обращаться к солдатам с речью, он не говорил, подобно капитану, нарочито громким и каким-то деланным голосом. У него тоже был бас, но чистый и сочный, он старался говорить медленно и внятно и даже чуть запинался. Голос фельдфебеля звучал спокойно и мягко, что было совершенно необычно, но лицо побледнело от волнения, и каждый раз, когда он окидывал взглядом стоявших перед ним солдат, его колючие, как кончики перьев, глаза пронизывали каждого солдата. Жесткий взгляд фельдфебеля настолько противоречил его мягкому, спокойному тону, что это вызывало у солдат какой-то странный, гнетущий страх.

Тема выступления была выбрана удачно. Солдаты уже слышали об операции по выходу из окружения на материке. Но в отдельно действующий отряд, расположенный в захолустье, сведения о положении на фронтах доходили как весьма туманные слухи. Поэтому более подробное, сделанное в четкой форме сообщение фельдфебеля Уэда, изложившего по порядку весь ход операции с указанием участвовавших соединении, произвело на солдат впечатление и могло убедить их, что победы,  о которых шли разговоры, не выдумка. Никаких сомнений не вызвало и его решительное утверждение, что падение Гуйлиня и Лючжоу—вопрос самого ближайшего будущего. И в самом деле, фельдфебель верно говорит — ведь после того, как бомбардировщики произвели здесь первый рекогносцировочный полет, вражеские самолеты больше не появлялись.

Фельдфебель Уэда замолк на несколько секунд. Он полоснул своим острым взглядом по лицам солдат, желая удостовериться в том, что речь его производит на них желаемое впечатление; они и в самом деле внимательно вслушивались в каждое его слово. Затем он продолжал:

— За последнее время партизаны снова зашевелились, но это только лишнее доказательство того, что задуманная крупная операция и успехи наши поставили их в безвыходное положение, загнали в тупик. Известно, что вокруг других отдельно действующих отрядов они все время пытались поднимать свою дурацкую возню, но что касается нашего отряда, то здесь все их замыслы пресекались самым решительным образом. Однако, оказавшись на краю гибели и доведенные до отчаяния, они не только стали появляться вблизи нашего отряда, но дело дошло до того, что сегодня утром были обнаружены их провокационные листовки. Это происшествие может бросить тень на честь нашего отряда, и поэтому оно весьма неприятное. Мы должны принять самые серьезные меры к тому, чтобы не дать им возможности когда-нибудь в другой раз воспользоваться найденной лазейкой. Для этого каждый из вас должен проникнуться еще большей решимостью строго соблюдать воинскую дисциплину и ни в коем случае не поддаваться на уговоры врага. Всякий, кто, забыв об этом, допустит действия, несовместимые со званием воина великой Японской империи, будет немедленно приговорен к расстрелу. Солдат, который найдет листовку или что-нибудь подобное и не сдаст это тут же, а спрячет у себя, тоже будет рассматриваться как преступник и подвергнется такой же суровой каре.

Фельдфебель Уэда внезапно повысил голос и заговорил быстрее. Глаза его снова засверкали, и, окинув примерно треть первой шеренги взглядом, он остановил его на Накаи. Это был тот самый солдат, который обнаружил пачку листовок. Собака чует, где мясо зарыто. Выражение глаз фельдфебеля свидетельствовало о том, что он догадывается о проделках этого парня и подозревает, что тот и на сей раз проявил ловкость рук. На месте Накан какой-нибудь другой солдат, например незадачливый картежник, туповатый и простодушный ефрейтор Хата, наверняка стал бы пунцовым. Накаи же стоял как ни в чем не бывало и делал вид, что угроза фельдфебеля не имеет к нему никакого отношения.

Еще до происшествия с листовками Сёдзо был назначен на хозяйственные работы в поле. Нужно было сушить редьку. С тех пор как Сёдзо впервые появился здесь, принадлежащее отряду поле значительно расширилось. Кроме огорода, была распахана целина вплоть до опушки рощи, расположенной на бугре. Сеять рис и пшеницу отряду было не под силу, но овощи старались выращивать. Почти вся спускавшаяся террасами часть поля была занята под редьку, которая этой осенью особенно хорошо уродилась. Солдатам, изголодавшимся по свежим овощам, не терпелось ее » вдосталь поесть — тертую, вареную или в супе из мисо, но накормить их досыта редькой не удавалось. Правда, в супы как будто довольно часто клали редьку, но не столько самой редьки, сколько ботвы от нее. Это же варево давали и курам, чтобы они лучше неслись. До сих пор в отряде был запас провианта, которого хватило бы примерно на год, если бы даже связь с основным отрядом была прервана. Но теперь начали сомневаться, а правильно ли все рассчитано— снабжение сократилось, людей в отряде прибавилось. Поэтому занялись редькой, хранить ее было несложно.

Предстояло нарезать и высушить несколько сот корней редьки. И сделать это надо было спешно. Округлая и белая, словно женская рука, сладкая, сочная редька,только что вытащенная из земли, до того вкусна, что и половины ее в поле не останется, если не принять нужных мер. Таскать редьку для солдат огромное удовольствие, и работа в поле, где росла редька, считалась самой приятной. Выкопанную редьку резали на кухне, а затем доставляли в поле, сушили ее там на циновках. До наступления сезона дождей ее можно было бы оставлять под открытым небом и ночью, но это было рискованно по другим соображениям. Последнее время на зубах у старшего ефрейтора Хамы так и хрустела редька, которой он обычно закусывал, пропустив на сон грядущий чашечку сакэ. Может быть, он ее сам добывал, а может быть, ему таскали ее солдаты, желавшие угодить ефрейтору. Как бы там ни было, а с наступлением темноты нужно было редьку с циновок пересыпать в ящики и сдавать на хранение повару.

В кухне возле окна, на бетонированном полу стояли два больших котла и мойка. Посередине кухни была установлена длинная толстая доска, которая служила и раздаточным столом, и столом для повара, и кухонной доской. Четыре повара строгали редьку, и когда набиралась порядочная горка, секачом сталкивали ее с доски в большие ведра. Назначенные на хозяйственные работы солдаты забирали наполненные ведра и подставляли пустые. До десяти часов резали редьку, а потом повара начинали готовить обед.

Сёдзо вышел из кухни последним. В обеих руках он держал по полному ведру. Нести их было нелегко, ведь сырая редька сочна.

Не желая подниматься в гору с полными ведрами — с пустыми-то он спускался бегом,— Сёдзо пошел окольным путем через пустырь, где был колодец и место для стирки. На пригорке оставалось неубранное поле с луком. На краю его был выстроен курятник, его ремонтировали. Руководил работами Курсива, кое-что понимавший в плотничьем деле. Сам он занимался