Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова

Жандармы не спускали с нее глаз. Бог мой, да сколько же их! Мария повертела головой и ахнула — двенадцать! Двенадцать рослых и сильных мужчин с винтовками и шашками сопровождали ее, худенькую женщину. Боялись, что злодейка убежит и беды будет непочатый край. И это ее веселило. Шла легко, свободно, на крикливого вахмистра не обращала внимания.

Утро начинало разгораться. На небе проступал красный солнечный шар. И угрюмые свинцовые облака, висевшие над городом, превращались в красно-лиловые. Облака пришли в движение, поднимаясь в безбрежную высь. Солнечный шар увеличивался в размерах, а облака, редея, убыстряли бег. Грянул хор птичьих голосов. И не стало запыленного города со слепыми от ставень домами, с мертвящей тишиной — все преобразилось в первых солнечных лучах. Наступил новый день...

В канцелярии ее долго оформляли. Начальник тюрьмы, ядовитый и злой, не без удивления смотрел на ее улыбающееся лицо. Он не находил причин для благодушествования. С хрустом вскрыл письмо с сургучной печатью, прочитав, покачал головой. Потом ее отвели в комнату, где стояла ванная. Пришла женщина и начала делать обыск. К удивлению Марии, узелок с вещами остался нетронутым — все усилия злыдни были употреблены на копание в волосах, в осмотре рта и ушей. Грубые руки хватали, ощупывали, встряхивали юбку и рубаху. Особенно тщательно исследовались ботинки, облепленные глиной. Оторвала стельку и долго рассматривала. Мария весьма чувствительно толкнула ее локтем и стала натягивать одежду, не дожидаясь разрешения. Женщина вспыхнула, но, встретив упрямый и сердитый взгляд, бросила на пол башмаки и, хлопнув дверью, ушла.

— Номер десятый в тринадцатую одиночку! — проскрипел начальник тюрьмы, когда Мария вновь появилась в канцелярии.

— Я еще не номер... Я человек и состою под следствием... Скорее всего, и осуждена не буду... Всякие следственные ошибки бывают, как, впрочем, и судебные... Переодевать себя в арестантское платье не позволю и до самого приговора буду в цивильном. Об этом есть пункт в тюремных правилах. — Мария отбросила ногой кучку вонючей одежды, приготовленной для нее. — И еще раз повторяю: возможно, по ходу следствия я буду освобождена... — Мысль эта так понравилась, что она рассмеялась: — Еще и извинение принесете за неправильные действия... Так-то...

Начальник тюрьмы с удивлением взирал на молодую женщину. Ну и ну!.. Достанется с ней мороки. Законница. Такая способна ему жизнь отравить вызовом прокурора в тюрьму. И протесты будут, и голодовки... Нечего сказать — приобретеньице для тюрьмы. Политических он вообще не переваривал. Лучше бродягу лесного получить, убийцу закоренелого, чем такую девицу. Каторжник в кандалах, розги, карцеры — и вся недолга. Эти субтильные барышни смелостью любого каторжника за пояс заткнут. И побеги совершают головокружительные, и характер показывают, о котором лесной разбойник и мечтать не может. Те чего-то боятся... А эти за уголовным уложением будут следить и всю тюрьму перебаламутят. И в газетенки обязательно пролезут, чтобы крик поднять на всю Ивановскую о бесправном положении заключенных. И сразу комиссии да проверки — и пошла плясать губерния!

Начальник от огорчения в камеру ее провожать не стал, как это делал обычно при поступлении политических.

И надзиратель Степанов вышел из камеры весьма недовольный новой заключенной. Понял: подобной дамочке хоть кол на голове теши, как справедливо изволил заметить начальник тюрьмы. Что ж?! Поживем — увидим... Сами-то тоже не лыком шиты. Воля-то божья, а суд царский...

Дни потянулись похожие друг на друга, как стертые монеты. Побудка, которую доносили гулкие коридоры, скрежет железных дверей, громкие печатные шаги караульных солдат и крикливые голоса надзирателей.

Загрохотала и ее дверь. Мария одетая сидела на койке. В душе волновалась. Многоопытные товарищи, имевшие за спиной громкие биографии, ее учили: ничто так не закаляет волю, как сопротивление начальству и тюремному режиму. Значит, нужно с первого дня, с первой встречи ставить все на место.

— Встать! — гаркнул надзиратель Степанов, вкатившийся в камеру. Глаза в белесых ресницах навыкате. Грудь колесом. Отдал честь и замер.

Мария положила руки на колени и продолжала сидеть, не без интереса наблюдая поднявшуюся суматоху.

За надзирателем протиснулся старший надзиратель. С рябым лицом, маленькими злыми глазами и правой щекой, подергивающейся от нервного тика. Старательно втянул толстый живот и, очевидно, казался себе бравым молодцем. Мария, усмехнувшись, заметила, как он покраснел от негодования. Потом вошел дежурный офицер... Врач с близорукими добрыми глазами. И наконец вплыл начальник тюрьмы.

— Встать! — возмутился старший надзиратель, увидев неслыханное нарушение тюремного устава.

Мария уселась поплотнее и со все возрастающим интересом смотрела на процедуру утренней поверки. Часы на церковной башне отбили пять ударов. Ба, рань-то какая! Она и подумать не могла, что такое количество народу может вместить жалкая каморка.

— Значит, хорошим поведением отличаться не будем! — констатировал начальник тюрьмы, обиженно поджимая губы. Не желая усугублять конфликт, он избегал обращения к заключенной на «ты» или «вы» и говорил неопределенно.

— Я женщина... Почему должна вскакивать при появлении мужчин? — с удивлением вопрошала Мария Эссен. — К тому же камера отвратительная. Сырая. Затхлая. Грязь несусветная. Матрац из гнилой соломы. Одеяло изъедено мышами. Санитарные условия вопиющие... Если так будет продолжаться, то вынуждена протестовать.

— Не пугать. Попрошу не пугать! — Начальник тюрьмы повернулся к выходу.

Все исчезло в мгновение ока, словно мираж. Что ж?! Первая встреча вполне достойная.

И опять скрежет железа по камню, топот, крик команды да брань уголовных. Тюрьма... Жизнь, к которой нужно привыкнуть.

Мария задумалась, скрестив руки на груди.

Арестовали ее неожиданно. Со всякими приключениями отвезла транспорт литературы в Петербург. Целых шестьсот экземпляров сборника «Пролетарская революция». В комитете хорошо приняли, похвалили за типографию, и она отправилась в обратную дорогу, прихватив материал для нового сборника. На всякий случай уложила статьи в корзину с грязным бельем и решила по дороге заехать к сестре в Мелекесс. Хотела установить, нет ли слежки. Анна была старшей. Встрече обрадовалась и, всплакнув, какая Мария бледная да худая, принялась ее откармливать блинами да киселями. Мария отсыпалась, никуда не отлучалась, чем очень радовала сестру. Вспоминали дом, мамочку и Фиму. На сердце было легко и радостно. И вдруг ночью звонок. Залаяла собака, потом завизжала, словно от удара. Анна вскочила в ночной рубахе и долго не могла сообразить, что приключилось. Мария все поняла — схватила детские рубашонки и начала кидать в корзину с рукописями.

Первым вошел дворник. Был второй час ночи, а дворник в холщовом фартуке! И какой-то невзрачный тип. За ним жандармский ротмистр. Значит, будут брать независимо от результатов обыска. Вздохнув, Мария