Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова

На площадке сходились, как в фокусе, двери коридоров трех направлений, одна из них — в карцерный. Сидели там в основном уголовные.

Оттуда раздавались хриплые голоса, сопровождающиеся звоном кандалов, словно человек приплясывал. Невероятно: в темном карцере, в кандалах — и пел!

Старший надзиратель сверкнул глазами и засвистел. Из коридора вышел надзиратель, напоминавший деревенского пастуха. С соломенными волосами и с веснушками. Мундир топорщился. Он приложил руку к фуражке и выкатил глаза.

— Что творится в карцере, а?! Силенок нет навести порядок, деревенщина?! Сам захотел под арест... Будешь сидеть рядом с этим мерзавцем! — Полное лицо старшего надзирателя покраснело, голос дрожал от возмущения.

— Разбойный народ, господин старший надзиратель! Сидит, подлец, третий день на хлебе и воде, а глотку дерет!

— Заткнуть глотку! — зло выпалил старший надзиратель и покосился на Марию, весьма недовольный тем обстоятельством, что политическая оказалась свидетельницей эдакого разговора.

— Может быть, лучше в карцер не сажать человека, он и петь подобных песен не будет! — не вытерпела Мария, возмущенная всем услышанным.

— Молчать, арестантка проклятая! — заревел старший надзиратель, больно схватив за руку Марию.

Мария задохнулась от возмущения и с тем спокойствием, которое появляется в минуту опасности, круто повернулась на каблуках и пошла назад. Нет, таких вещей в тюрьме не прощают. В этом она была уверена. Шла торопливо, не обращая внимания на свисток. Быстрее в камеру и заявить протест начальнику тюрьмы за грубость администрации. Ничто так не укрепляет волю, как сопротивление тюремному произволу. Покориться, уступить — и тебя сомнут, лишат человеческого достоинства. Протестовать... И только протестовать... Да и уголовного в кандалах в каземате не смеют держать. Чтобы вынести наказание, человек должен быть живым, а так словно в колодце без света, без пищи... Негодяи совершенно распоясались...

Старший надзиратель догнал Марию у камеры номер тринадцать. Действительно, чертова дюжина... Хорошо, успела постучать в двери соседних камер и предупредить: в карцере готовится избиение...

Дежурный по коридору понял: произошло что-то непонятное. И сразу же открыл дверь, не дожидаясь подхода старшего надзирателя.

В камере Мария самовольно опустила койку от стены и села, что значилось грубейшим нарушением распорядка.

Старший надзиратель вошел следом в прескверном настроении.

— Начинаем скандалить... Скандалить... — Старший надзиратель подбоченился и приготовился к разговору с политической. Скандалить он любил, отличался редкостной бранливостью. К тому же знал силу кулаков и считал себя неуязвимым. — Как такая фитюля прибудет в тюрьму, так и начнет выступать. То протест на плохую жратву, то в карцере непорядок... Какое твое собачье дело, мамзель?! А-с?! — Старший надзиратель приложил руку к уху и с издевкой прокричал: — Не слышу...

Эссен сжалась, с трудом удерживая дрожание пальцев, — сцена была оскорбительной, и нужно тщательно обдумать поведение. Ссора базарная, вмешиваться в нее не хотелось. Она решила игнорировать хулиганствующего надзирателя.

— Записочки передавать террористке в угловую желаем... И тут же кричим о беззаконии — умирающую от антонова огня содержат в камере, а не в больнице. В больнице нет места для хороших людей, а тут арестантку... Ее и в суд на носилках носили — эдакая фря! И судили не в суде, а в кабинете у господина начальника...

Мария насторожилась — возмущенный старший надзиратель выбалтывал лишнее. Значит, террористка погибает от антонова огня, иными словами — от заражения раны... Вот что означала возня по ночам, когда к глазку подойти не разрешали... Террористку на носилках носили?! Да что же это такое?! Неслыханно! Женщину, страдающую от тяжелейшего недуга, доставляют в суд на носилках?! Ужасно... Если был суд, то, значит, есть и приговор... Смертная казнь... Мария похолодела... Смертная казнь...

От волнения она перестала слышать старшего надзирателя. И с недоумением его рассматривала. Грузный какой! Ишь загривок на казенных харчах распустил! Красный, как клоп. Ручищи сами в кулаки сжимаются... Почему никто не знает, что террористку носили на суд?.. И жить ей осталось всего лишь две недели до конфирмации приговора. Нужно расспросить дядьку Степанова, чтобы правду узнать. А старшой из негодяев... Такому на бойне работать, кулаком бы убивал быков, а он в тюрьме над женщиной измывается. И горячая волна ненависти подступила к сердцу — поди, эдаким героем выступал и перед той несчастной, ждущей казни в угловой комнате.

— Раз-зява проклятая, увалень... — гремел старший надзиратель на дядьку Степанова и для верности стучал пудовым кулаком по столику. — Распустил арестантку... В присутствии начальства рассиживают на койках, словно дома... Подожди, скоро и пуховые перины требовать будут. И заблудшим душам не внушаешь почтения к начальству, мерзавец...

В коридоре послышались шаги. Это уголовный потащил ведро с баландой.

— Барышню в угловой утихомирили... — Старший надзиратель многозначительно усмехнулся. — А то одни протесты да голодовки... До чего дошла — в губернатора стреляла... А ты дрянь! — Старший надзиратель кинулся к Марии и прокричал: — Встать... Встать, негодяйка, когда с тобой представитель закона говорит...

Мария широко открыла глаза, будто все увидела впервые — и камеру с мокрым лишайником на потолке, и стены из выщербленного кирпича, и оконце, затянутое паутиной, и орущего старшего надзирателя, потерявшего представление о приличии. И еще одно — коли ее, находящуюся в добром здравии, этот негодяй так поносит за несколько слов, то что он делает с террористкой, прикованной к койке и ожидающей смертного часа?!

Мария поднялась во весь рост. В глазах потемнело от ненависти, нижняя губа дрожала. Чувствовала, произойдет такое непоправимое, о чем, возможно, будет жалеть, но совладать с собою не могла. Нужно осадить этого хама... Осадить... Осадить... Нужно заставить его видеть в ней, арестованной, человека... Да, да... Человека! Привык над обездоленными глумиться. Преступление какое — не встала при появлении его священной особы... Дать пощечину... Руки марать не хочется... Но оскорбить только действием, да действием...

Мария схватила стакан с чаем. Чай?! Гм... Бурда... Приносил этот чай уголовный в ведре, заваривали его едва ли не свекольной ботвой — тюрьма славилась воровством. Вот стакан-то и попался на глаза. Увидела, как искривилось лицо старшего надзирателя. Испугался, идиот. И ловким движением выплеснула чай ему в лицо.

Старший надзиратель не на шутку рассердился. Бешеная какая-то... В глазах молнии. Губы сжаты. Бог знает на что способна. Ведьма... Сущая ведьма, о которой костер плачет. Откуда что берется?! И жесты повелительные, и суровость...

Старший надзиратель схватил свисток и, раздувая щеки, засвистел. Большая и неуклюжая фигура стала смешной.

Испуганная физиономия старшего надзирателя отрезвила Марию. Ба,