Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

— Дело не только в этом, — пояснил он. — За всю свою историю Европа была свидетельницей падения стольких могущественных империй, что цикличность подъема, расцвета и упадка прочно закрепилась в качестве модели в подкорке нашего исторического сознания. Этот трехмерный шаблон, включая неизбежный, по нашему мнению, спад, доставляет нам эстетическое наслаждение, подобно симметрии, тройственной структуре рассуждения (тезис, аргументация и вывод), запрестольному образу в виде триптиха или сонатной форме, состоящей из экспозиции, разработки и репризы. В декадансе мы видим красоту, поскольку идеализируем примеры из прошлого — взять хотя бы незабвенное грандиозное падение Римской империи — и поскольку упадок является для нас частью единого триптиха, без которой он остается незаконченным и эстетически несовершенным.

— Если вы правы в своем анализе, — предположил я, — то происходящий у всех на глазах упадок Европы нам на руку. Несмотря на то что предпочитаем сосредоточивать внимание на культурных достижениях континента, мы отлично знаем, что расцвет Европы зиждился на прочном фундаменте экономического и военного превосходства. И пока мы продолжаем крутить свою шарманку о культурных достижениях, в экономическом и военном отношении Европу окончательно и необратимо обошли многие страны в других частях света. Из-за этого Европа лишилась своего авторитета в мире, в том числе и морального, на который мы уповаем за неимением лучшего. Пока мы разобщены и не в силах действовать в унисон, моральный авторитет — это фикция. Впрочем, это даже неважно. Остальному миру нет никакого дела до нашего доморощенного морального авторитета, ибо в отсутствие оружия и дукатов мы больше не можем заставить его к нам прислушиваться. Европа перестала играть значительную роль на мировой арене и утратила влияние на будущее. Не успеем мы оглянуться, как китайцы о нас даже и не вспомнят, я в этом почти уверен. Европа больше ничего не производит. Все предметы повседневного обихода сделаны в Китае. Наша одежда завозится из Бангладеш и Индии, а наши мечты — из Голливуда. Последние чахлые фабрики на Европейском континенте из чувства неуместной ностальгии и вопреки здравому смыслу еще поддерживаются на плаву профсоюзами и отчаянием до тех пор, пока в качестве промышленного наследия не добавятся к бесконечному списку памятников, знаменующих собой лучшие времена. Мы построили изощренную и хитроумную экономику услуг, позволяя Китаю обогащаться за наш счет и ускоряя собственную гибель. В сущности, нам больше нечем торговать, кроме как своим прошлым.

— Вы рассуждаете как истинный европеец, — сказал он. — Не только посещение кафе и выбор профессии свидетельствуют о вашем европейском характере — мысль о закате Европы тоже у вас в крови.

— Вы полагаете, я неправ?

— Нет, я делаю вам комплимент.

— Я признателен вам за похвалу и единомыслие, но позвольте мне еще одну небольшую оговорку. Меня беспокоит то, что мысль о закате находит сегодня отклик преимущественно у последователей крайне правых прорицателей, приписывающих упадок европейской культуры растрате основных ценностей иудеохристианства и гуманизма под давлением исламизации континента в результате массовой иммиграции. Назови я свою книгу на данную тему «Закатом Европы», ее бы благодаря популярности правой идеологии раскупили в мгновение ока.

— Следует отдать должное вашей озабоченности результатами продаж собственных сочинений, — заметил он. — Однако, на мой взгляд, не так сложно отличить оборонительную ностальгию, выражающуюся в желании вернуться в Средневековье, когда отважные рыцари резали неверных во имя креста, от исторического реализма, понимающего, что единственная надежда на будущее для Европы заключена в фундаментальной интеграции, федерализации и единстве и что прибытие молодых, сильных и стойких иммигрантов — это подарок древнему континенту со стареющим населением, а не угроза.

— Отрадно слышать, что вы не боитесь говорить о надежде и будущем, — произнес я. — Исходя из пяти перечисленных нами свойств европейской идентичности, могу рассказать вам, как выглядит будущее Европы. Собственно, оно уже в значительной степени наступило и действует. Это касается наших кафе, прирученной природы, переизбытка прошлого, традиции разума и откровения, а также склонности к декадентству. Европа превратилась в парк. Дремучий Шварцвальд из сказок, которым прежде пугали детей, стал зоной для пеших прогулок с системой дорожных указателей. Любители высот обязаны купить билет, чтобы взобраться на Монблан. Желающим освежиться предлагается фотогеничное, смехотворно лазурное Средиземное внутреннее море, свободное от акул, волн и прочих опасностей, характерных для настоящего моря. Сей парк, расположенный в приятном, лишенном крайностей климате, усеян достопримечательностями. Глаза разбегаются от изобилия памятников из будоражащего воображение прошлого и возведенных разумом во имя религии соборов. Все они образцово отреставрированы и поддерживаются в идеальном состоянии, ибо каждый европеец понимает, что мы движемся к закату и прошлое — это все, что у нас осталось. Европа превратилась в музей под открытым небом, фантастический исторический парк для туристов. И главным ингредиентом этого туристического предопределения, в соответствии с первой и важнейшей характеристикой европейской идентичности, является наша превосходная индустрия общественного питания. Вездесущность кафе и богатство грандиозных кулинарных традиций превращают наш континент в идеальное туристическое направление. Будущее Европы — это сегодняшняя Европа. Это зона отдыха для всего остального мира.

— Вопрос в том, плохо ли это, — сказал он.

— Вопрос в том, — сказал я, — насколько это плохо.

Глава восьмая. Мальтийская загадка

— Ты мне снился, — сказала Клио однажды утром.

Я ответил, что польщен.

— То был нехороший сон. Мы оказались у реки и хотели попасть на другой берег. Но моста не было. Ты сказал, что нам придется переправляться вплавь. Меня пугало бурное течение. Ты обещал, что мы поплывем вместе, ты мне поможешь и со мной ничего не случится. Но стоило нам окунуться в воду, как ты принялся возмущаться, что я плыву слишком вяло и медленно. Добравшись до середины реки, ты вконец разозлился и бросил меня. Поплыл к другому берегу и даже не оглянулся. А я утонула.

— Это всего лишь сон. Я бы никогда так не поступил. Я вообще не люблю плавать. Я бы наверняка вызвал такси, и мы с ветерком домчались бы до ближайшего моста, ведущего на другой берег.

— Я сказала, что моста не было. Ты не воспринимаешь меня всерьез. Знаешь, что с тобой не так? Ты живешь исключительно в своем мире. И мнишь себя центром собственной вселенной. Пока я, веселая и нарядная, вьюсь вокруг тебя, как бахрома, украшающая твое самомнение, ты доволен. Но как только у меня возникает проблема, ты отворачиваешься, ведь чужие