Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

с разрисованным яичком.

– Христос воскресе! – воскликнул он, ерничая.

– Воистину воскрес! – не смутилась хозяйка.

После этого полагалось поцеловаться. От Бориса пахло смолой, табаком и мужицким потом. От Софьи – тестом, сливками и свежевымытым телом. В поцелуе Борис задохнулся, а хозяйка поперхнулась. Маленькая Любка засмеялась, а старшая Зойка презрительно и недовольно фыркнула, затем томно потянулась, как молодая телка, сверкнула из-под ресниц темно-голубой влагой и задекламировала, ни к кому вроде бы не адресуясь:

За окнами темень, Хоть выколи глаз, Звезды на небе пенятся. Вдруг раздается протяжный глас: Тише, товарищи, коты женятся! Им тоже надо продолжать Свой серый род кошачий, Как девушки, кошки впервые дрожат – Они жить теперь станут иначе.

– Ах ты, Мурка! – стыдливо восхитилась дочерью мать. И предложила с тайной надеждой: – Сбегала бы ты помурлыкать к Наташке Осокиной. Она тоже от весны томится...

– Не гони, сама знаю, что делать, – огрызнулась дочь и, подхватив вертевшуюся под ногами небольшую собачонку Фроську, демонстративно забралась на лежанку. Фроська лизнула ее в ухо, устроилась поудобнее и блаженно зажмурилась. По Зойке было видно, что устроились они надолго.

Софья Алексеевна проводила гостя до сеней.

– Неприветливые у меня детушки, – извинилась она.

– Понятное дело, – махнул рукой Борька.

«Куда податься? – размышлял он, бредя по улице. – Не в балке же сидеть в такую погоду. Пойду лучше поищу глухаришек». И пошел. На охоте все неприятности забываются. Главное – выждать свое время.

Сегодня Турусинов приметил, что вредоносная Зойка с подружками направилась к Трем кедрам провожать на пароход комсорга Сашку, а значит, пропляшут у костра до полуночи. Выходило – самое время наведаться в гости к зазнобушке. Потому и убежал он от Жорки без объяснения причин: приятель в таком деле помеха.

Десятилинейная лампа со слегка прикрученным фитилем тускло освещает свежевыскобленный некрашеный стол с закусками, непочатую бутылку и дымящийся чайник. За границами светлого круга по разные стороны стола наши знакомые Борис и Софья. Так долго оба искали встречи, а вот поди ж ты, стоило встретиться наедине – и застеснялись друг друга, может, потому, что не молодые оба. Таким на людях общаться легче. Прихваченная для храбрости бутылка стоит нераспечатанной: не приняли бы за пьяницу. Хозяйка встретила гостя без удивления, словно давно ждала, и заторопилась собрать на стол.

– Любка на печке спит, – шепнула хозяйка, оглянувшись на прикрытую занавеской лежанку, – не разбуди, а то зауросит: мала еще,

Занавеска шевельнулась, и из-под нее высунулась остроухая собачья мордочка.

– Это еще что за чудо? – не удержался, чтоб не хохотнуть, плотник.

– Фроська, собачонка наша, – пояснила Софья Алексеевна. – Мужик мой, покойный, на пристани щенком подобрал – от парохода отстала. У нас в поселке такую дрянь не держат: не охотская. Одна у нее заслуга: кабанов от огорода гонять наловчилась. Забежит сзади и зубами за хвост или за мошонку, так и повиснет. Соседские свиньи на наш огород даже взглянуть боятся – за то и держу. А так пакость одна. На улице мерзнет – шерсть короткая, вот ребятишки и привадили на печке спать, так она сама, словно кошка, туда заскакивает. Смех!

Фроська повертела головой, убедилась, что в избе все в порядке, чужих нет, и юркнула обратно за занавеску. Тем временем поспел чайник и оба сели к столу. Помолчали. Хозяйка, подвигая блюда, посетовала:

– Вы уж извините – не ожидали, угощайтесь, чем богаты.

– Да ладно, – засмущался вдруг гость, – я вот огурчик возьму. Ядреные! С хреном?

– С хреном, – радостно подтвердила хозяйка и, чтобы поддержать завязавшийся разговор, спросила:

– А в ваших краях с чем огурчики солят? Сами вы из каких будете? Я слышала, разведенный...

Дураку ясно, что хозяйка не огурцами, а Борькиной анкетой так исподволь интересуется. Турусинову свою жизнь не впервой рассказывать.

– История моя длинная, – начал он, попутно обивая сургуч на горлышке, – и безрадостная. Если все вспомнить – слеза покатится.

Главное в подобных разговорах с женщинами – напустить побольше тумана и всяких там сентиментов, постараться разжалобить, заставить пожалеть и пустить слезу. Такая уж у баб психология, что они сами жалость и любовь путают. Кого они пожалеют, того скорей полюбить могут. Борьке и придумывать ничего не надо, разве что приукрасить чуток. Поэтому заданный вопрос его скорее обрадовал. Он дохрустел огурцом и приступил к рассказу, давным-давно обкатанному на многочисленных за его бродячую жизнь слушателях.

– Родился я, Софья Алексеевна, недалеко от