Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

назад, бурные волны вынесли на высокую песчаную гриву пару кедровых шишек. Вездесущие мыши растеребили шишки и попрятали орешки. Шустрый горностай извел мышей, и из затерянных орешков, под защитой тальников и черемух, проклюнулись четыре нежно-зеленые метелки. Удобренная илом земля пришлась им по вкусу, и таежные переселенцы быстро потянулись вверх, обгоняя в темпах своих неизбалованных почвой и светом таежных собратьев. Новоселы окрепли и раздались вширь, почти сомкнув свои раскидистые кроны, убранные особенно крупными, рано созревающими шишками. Чахлые аборигены – тальники отступили подальше из-под их сени и от сознания своей слабости поникли и захирели на фоне величественных пришельцев. Семейство речных орланов облюбовало кедровую развилку для гнезда и выводило в нем потомство многие годы, пока рыбаки ханты, основавшие двумя верстами выше по реке свои летние юрты, не обратили внимание на убежавшие от тайги деревья. Древние языческие суеверия объясняли происхождение непонятных явлений волею духов и богов, расселившихся повсюду в окружающей природе – в зверях, воде и деревьях, и потому в появлении группы кедров в самом неподходящем месте остяки усмотрели таинственный символ, священный знак, явившийся божественным промыслом, может быть, самого небесного старика Нуми-Торыма.

Богатейшие рыболовецкие угодья раскинулись поблизости – заливные сора, зимовальные ямы и плавные пески. Главная пища остяка – рыба, и рыбаки, возвращаясь после удачного лова, объясняя удачу волею живущих в деревьях богов, оставляли у корней кедров жертвенную рыбу, украшали ветви разноцветными лентами.

Каждую весну, а в неблагоприятные для рыбалки годы и по нескольку раз в сезон у подножия великанов собирались окрестные ханты на многодневные шаманские камлания в честь «обского старика» – царя всех рыб. Дым от костров и грохот бубнов не поглянулись орлам, и потревоженные птицы навсегда оставили обжитое гнездо.

Шаманы посчитали это недобрым предзнаменованием и предсказали скорые серьезные перемены. Перемены не заставили себя ждать. В начале лета с низовьев, аж из самой Тюмени, пришел пароход с переселенцами. Распоряжалось на нем столыпинское переселенческое ведомство, взявшее на себя труд населить и освоить забытый царем и Богом необъятный Тобольский Север.

Зайти в незнакомую протоку капитан не рискнул, и причалил пароход от юрт в отдалении – к самым кедрам. Под их священные кроны ругливые матросы и бородатые озабоченные мужики поволокли с парохода различный домашний скраб и с трудом стянули по крутому трапу двух коров со свиньей.

Ошеломленные происходящим, ханты издали робко наблюдали за разгрузкой, не торопясь приближаться к дымящей громаде, зацепившейся канатом за один из священных стволов. Чиновник переселенческого ведомства, с двухрядьем мундирных сияющих пуговиц на плоской груди, увязая в песке, величественно приблизился к группе почтительно ожидающих туземцев. «Как ваше место зовется?» – спросил он, махнув рукой в сторону юрт. Старый шаман Спиря Проломкин, плохо понимающий по-русски, оглянулся на речную излучину и коротко буркнул: «Ега». «Что у них за названия такие, – не удовлетворился чиновник, раскрывая толстую книгу, – неблагозвучность одна: не то яга, не то ега. Не заносить же, в конце концов, что я три семьи у Яги высадил! Запишем лучше: Нега, три семьи, семнадцать душ». И, повернувшись опять к остякам, сообщил назидательно: «Этих людей к вам направил сам губернатор. Живите дружно!» После чего с чувством честно исполненного долга удалился обратно на пароход.

Примерно так сообщает предание о появлении на берегу Неги первых русских поселенцев. Впрочем, не совсем первых. Еще задолго до них приплыл на лодке откуда-то со стороны Парабели сумрачный русский мужик по имени Игнат и за бутыль водки купил себе право поставить дом рядом с остяцкими юртами. За это переселенцы обозвали Игната Новосельцем.

С той поры священное место остяков у четырех кедров стало речной пристанью, для удобства произношения переименованной в Три кедра. Но не только пристанью: в удаленном от всех веяний культуры и цивилизации убогом северном селении пристань стала не просто местом встреч и расставаний, даже не окном в далекий и непонятный, сотрясаемый страстями мир, а местом общения и, если хотите, клубом. Вот в таком качестве и прослужила пристань у Трех кедров лет этак с пятьдесят. Подрастая вместе с поселком и вместе с ним встречая пароходы, кедры приветливо укрывали разлапистыми ветвями и приезжающих, и покидающих навеки суровый берег. Привечали они задиристых рекрутов и политических ссыльных, уезжающих на учебу задорных комсомольцев и прибывших не по своей воле угрюмых спецпереселенцев. Вместе с солдатками ждали возвращающихся с Отечественной и прятали за стволами слезы недождавшихся.

Полюбившие свои кедры поселяне по негласному, может быть именно потому и нерушимому, правилу ни единожды не осквернили их нежной коры ударами варварского орудия колота, чтобы не обречь любимцев на медленную и мучительную гибель. Когда какому-нибудь любителю орешков совсем уже не терпелось угостить на гулянье свою зазнобу, он подбирал себе шест подлиннее и с его помощью старался сбить несколько шишек. Крупные, напитанные клейкой смолой шишки можно тут же испечь в горячем песке под костром, чтобы желтые ядрышки стали еще вкуснее, а смола не пачкала рук. И тогда, потихоньку щелкая орешки, под рассказы бывалых людей коротать в ожидании парохода долгую сентябрьскую ночь. А уж если дело происходит ранней весной, когда о шишках нет и помину, можно прихватить на пристань ведерко картошки и большой походный чайник – с ними ожидание не покажется чрезмерно томительным. В теплую весеннюю ночь, когда «щепка на щепку лезет» и в звездном небе непрестанно гогочут гусиные табуны, а на песчаных косах галдят неугомонные чайки, стоит прихватить с собой еще и гармониста, тогда время пролетит и совсем незаметно.

И сегодня, чуть поодаль от пристани, рассыпался в ночи фейерверком искр большущий костер и призывно заманивает гармошка: это комсомольцы провожают своего секретаря Сашку на службу в армию. Вокруг огня – девичий писк, смех и частушки. «Эх, черти табак толкли, угорели – да спать легли», – звонкий девичий голосок пронесся над присмиревшей рекой и оборвался на середине. Но гармошка подзадоривает, и частушку подхватывает неокрепший басок: «Бросим, Ванька, водку пить – пойдем на работу, будем деньги получать каждую субботу!» Другой, уверенный и громкий, продолжает: «У гнедого жеребца подтянуло пузо – не желает он овса, просит кукурузы!» Да разве уступят когда-нибудь девчонки первенство: «Нынче вводит сельсовет новую традицию: у кого