Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

деляне, конечно, избушка своя промысловая. При ней снасть всякая, барабан лущильный. Комара в тайге осенью нету, дышится легко. Небо светится синее, вода в реке стоит черная – душа смеется. Однажды взял меня Иван Кыкин в свой кедровник в товарищи.

– Как в товарищи? – не понял Петька.

– Очень просто. Вы, теперешняя молодежь, цены слову «товарищ» не знаете. У вас всякий встречный – товарищ: товарищ председатель, товарищ ревизор, товарищ уполномоченный. Ты ему уважительно – товарищ, а он тебе сухо – гражданин. Нельзя без разбору каждого в товарищи возводить. Другие слова найти надо. Как мне, к примеру, свою жену называть: товарищ Нюра, что ли? Поди попробуй, кто смелый. Вот что я вам скажу, друзья: на нашем Севере, от Самарова до Вартовска, слово ТОВАРИЩ исстари особый смысл имеет, и не годится им всякого встречного-поперечного навеличивать.

На Руси, скажем на Волге или Каме, мужики в артелях работать сходятся: говорят, пошел в артель. В артелях народ разный собирается, порой и незнакомый, даже и пай артельный друг от друга рознится, у кого больше, у кого меньше. У нас же на Севере, если есть нужда в общей работе – называется «пойти в товарищи». В товарищи пойти – не в артель вступить: возьмут не всякого, будь он даже как бык здоров работать. Главное в товарищах – чтобы душа друг к другу хорошо и приветливо лежала. Потому и случается порой, что берут в товарищи маломощного да слабосильного, но веселого и певучего. Веселье в работе не последнее дело: от песни да шутки работа вчетверо спорится. Все заробленное или добытое меж товарищами делят поровну. Теперь скажите: какой мне председатель товарищ? Станет разве он со мной свой доход делить? Значит, мы друг другу даже не приятели, а просто граждане. Да-а.

Старик умолк.

– А дальше? – не отстают подростки.

– Приехали мы в Иванову избушку и начали шишковать, – продолжал Шингорай как бы нехотя. – Дело это несложное, но тяжелое. Я большим березовым колотом по стволам бью – спелые шишки на землю сыплются. Иван их в мешки собирает. Шишки к избушке сносим: на барабане давить, орехи вылущивать. Потом на солнце сушим, на ветерке провеиваем. У соседа нашего – Никиты барабана еще не было. Он и приспособился на нашем шишки лущить. Насыплет полную лодку шишек, сплавится вниз по реке до нашей избушки и возле нее и лущит, и сушит, и веет. Да и жил вместе с нами, артельно – все веселей. Вот с этим Никитой забавная оплошка случилась.

Однажды Никита далеко шишковал – приплыл к избушке затемно, шишки в лодке оставил. Попил он чайку и на боковую. Под утро вышел из избушки по малой нужде. У реки еще темно, туман наползает, зябко. Смотрит Никита: в его лодке человек сидит. «Не иначе, Сашка щуку блеснит», – сообразил Никита и собрался уж идти досыпать, как увидел, что совсем непотребным делом парнишка занят: наберет в пригоршни шишек и... плюх их в воду! Шишки булькнут на дно, потом вынырнут и плывут себе по течению. А парнишчонка полюбуется на плав и снова за шишки. Осерчал наш Никита, подобрал с земли длинный таловый прут, подкрался тихохонько к лодке и со всего сердца хвать его по спине: «Не балуй, паря!» А «паря» привстал на дыбки, грозно хрюкнул, вздыбил загривок и, едва не опрокинув лодку, пустился вплавь.

Никита так и сел в грязь от страха. С рассветом мы по следам разобрались, что молодой медведка нас попроведал: уху у костра доел, веяными орешками полакомился, а на сытое брюхо и поразвлечься решил – недаром его «Шишкиным» кличут. Сытый медведка поиграть любит.

– А Никита? – поинтересовался Жорка-Мариман, незаметно присоединившийся к слушателям.

– А что ему сделалось! Отошел от страха, штаны отстирал да и давай Бог ноги. Скучно ему стало в тайге.

– С хозяином не пошутишь, – вставил Иван Мокеев, – страшнее его в тайге никого нет.

– Есть и пострашнее, – не согласился Карым, поднявшись, – от него и медведи бегают.

Старик скрылся в недрах сторожки, где поспевала свежая порция заварки. Отлучка обещала затянуться.

– Я знаю, кто страшнее, – Лешак, – заявил Толя Белов, чтобы разогнать молчание.

– Да нет, есть попроще зверь, – не согласился Петька Гордеев. – Помните, запрошлый год Дарье Кыкиной в медвежий капкан попался?

Все помнили. Дарья много моложе Ивана и промышлять еще не бросила. Запрошлый сезон приволокла Дарья невиданного доселе зверя: раз в пять побольше рыси и хвост длиннющий. Шерсть серебристая, пятнами. Клыки поболее волчьих. Заготовитель, как шкуру увидел, – затрясся весь. Это, говорит, запретный зверь, в наших краях не водится. Шкуру у Дарьи отнял и денег не дал. Ладно еще под штраф не подвел – с него станется. Да что его вспоминать – дело прошлое.

Чуток поскучали в ожидании.

Наконец долгожданный Карым вновь возник на пороге.

– Карым Аппасович, – взмолились посидельники, – не мучай нас: молвил слово, так до конца рассказывай. Про самого страшного...

– Вам, наверно, уж и спать пора, – возразил Карым, располагаясь на крыльце поудобнее.

По его довольному после чая лицу блуждала улыбка, вероятно, в нем пробуждалось вдохновение и искал, выхода азарт опытного рассказчика.

– Какой может быть сон, если мы пароход ожидаем? – не согласился Петруха Гордеев, поправляя на плече ремень от гармошки.

– Ну, коли так – слушайте. – Шингорай отставил опустевшую кружку. – Хотите узнать кто всех сильнее? Я так считаю: страх. Лютее его не сыскать зверя. Случается, заплутает мужик в урмане, все при нем: и ружье, и топор, и спички – а