Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

спустя срок находят его окоченевшего. И все от страха, что повязал ему руки-ноги, закружил головенку, ознобил смертью душу. Наоборот тоже бывает: помните, как Семка по ягоды ушел? От горшка два вершка, а девять дней проблудил по тайге и целым к поселку вышел. Не дал себя страху слопать, как тот ни прожорлив. У страха глаза огромные, и уж кто ему на миг поддался, того самый слабый одолеет. Расскажу я вам быль одну.

До войны жил в соседнем поселке старик, Кремнев Иван. Жил бобылем, с собакой Орликом да котом Рыжиком. В Приобье его как знаменитого охотника знали. А и как не знать, если Кремнев лет с пяти промышлять начал. Не от хорошей жизни: мать на осенней путине простудилась, слегла, да так и не встала. Доктора в те далекие дни в нашей глуши где возьмешь? Сами же выходить не смогли, как ни старались. Ну и схоронить пришлось. Опоздал в тот сезон Сергей Кремнев на промысел. Однако тужи не тужи, а пить и есть надо. Если на промысел не пойдешь – в поселке не прокормишься. Посадил отец Ванюшку на нарту поверх припасов, собак запряг, сам припрягся, и покатили к зимовью. В те времена у каждого охотника еще свои угодья имелись. В дальних тайгах, глухих урманах промысловые избушки рубили. По осени, перед ледоставом, добирались к ним добытчики со всем припасом и провиантом. До морозов дров припасти надо, рыбешки на накроху приловить, ягод посбирать, чтобы зимой десна не пухли. Коли загодя зимовье подготовишь, так и промысел веселей идет, и зима короче.

Как ни глубок снег, как ни тяжела нарта, а добрались-таки до зимовья Кремневы. Всего и хозяйства – избушка на одно оконце да лабаз – амбар на курьих ножках, чтобы ни зверь, ни мышь к припасам не добрались. Взялись Сергей с Ванюшкой вдвоем промышлять. Отец с утра по путикам уходит, в ловушках приманку поправляет, добычу подбирает, а Ванюшка в избушке печку топит, кашу варит, чай для отца греет. Так и привык ждать, привык молчать, один жить привык. Много с той поры воды утекло, стал Ванюшка дедом Иваном, но промышлять не бросил. Летом близ поселка рыбу ловит и в засольный пункт сдает, зимой в тайге промышляет. Ладно.

Однажды в конце лета возвращался Иван с плавного песка. Тот раз неплохо добыл: доброго осетришку, нельмушек пару, сырков и всякой прочей рыбешки пол-обласа. На веслах плыть – дело долгое. Гребет Иван, любуется, как над Обью заря занимается. Утренние звезды мерцают в реке, как в зеркале, и кажется Ивану, что по ошибке заплыл он на самое небо. Может, и в самом деле пора? Походил по земле, потопал в одиночестве. Пора в небесную синь окунуть свои сети... Задумался так Кремнев и не заметил, как из протоки пароход вывернул, гудит. «Усиевич» снизу идет, – подумалось Ивану. – На нем капитан знакомый, мне ниток на сети привозил, подарю-ка я ему рыбешку». И замахал рукой.

На мостике рыбака заметили – сбавили ход. Подгреб Иван к борту, а там знакомых полно, смеются, машут, встрече радуются. Отдал им рыбак осетра – пускай ухой побалуются. Флотские в долгу не остались – спустили в лодку рыжего взъерошенного котенка: «Радуйся, дед». Котенок кричал, плакал, задирал короткий, со спичку, хвостик, ерошил шерсть и боялся близкой воды. Потом учуял рыбу, забрался на большого сырка и заурчал, словно взрослый голодный зверь, до слез рассмешив своего нового хозяина. Кошки до войны у нас редкостью считались. Кошка на борту – плохая примета, вот капитаны их на пароход и не брали, а по-другому ее как доставишь?

Порадовался Иван подарку: ни у кого такого зверенка нет – ни в Некрысово, ни на Вате, ни в Смольной деревне. Сам Иван кошку только в Сургуте и видел, когда по делам там бывать приходилось. Забавный оказался зверенок: на рысенка похож, а мурлычет так звонко, словно карманные часы у заготовителя. Так и стали жить втроем: дед, котенок и молодая промысловая лайка Орлик.

Орлик тогда совсем еще глупый был. Раз решил он котенка лизнуть попробовать, за что и поплатился немедленно. Лапка у котенка крохотная, коготочки как иголочки, и цапнул он ими по розовому языку молниеносно, так, что с визгом отпрянул доверчивый Орлик от этого чуда. Впрочем, вскоре они подружились. Повадился котишка спать на Орлике: зароется в теплый собачий мех и мурлычет от удовольствия. Может, мать свою вспоминает. Приходили соседи смотреть на Рыжика, приезжали из тайги знакомые ханты, пили ведрами крепкий чай, потели, головами качали – дивились незнакомому зверю. «Однако, если сильно кормить, большой будет, – решили наконец, – но на охоте толку не жди».

Ссыльный хохол Гуменюк, лентяй, пустозвон и пьяница, с такой оценкой не согласился: «Редкостный зверь растет! В наших краях их против грызунов применяют! Грызуны, я вам скажу, хуже росомах: все на свете сожрут. Через грызунов я и на Север попал: они у меня в пакгаузе все сукно погрызли, юфть сапожную съели и за хомуты принялись... Отдай мне кота, Иван, я научу его белок ловить, по деревьям лазить...» Гости переглядываются: не сыскать зверя пакостнее россомахи, так нет, оказывается, на югах еще и грызуны есть, которые и в склад и в дом проникают, одного кота и боятся. Гуменюк много знает: человек бывалый, на почте при конях служит. Иван его повадки хорошо изучил, поэтому на всякий случай котенка на руки взял, поглаживает. А котишка довольно нежится, спинку дугой выгибает, тянется.

Из-за него в бобыльской избе Ивана ровно повеселее стало. Сядет хозяин сети вязать, нитки по полу тянутся, а котенок уж с лавки спрыгнул, концы хватает, в сети путается – работать мешает. Иван на него ворчит, а сам и пальцем не трогает. А Орлик от порога за котенком приглядывает да кончиком хвоста помахивает. Рыжик нитку отпустит и хвать пса за хвост! Орлик на малыша не сердится – разве что лапой дрыгнет, так, что котишка кубарем катится, но не ворчит и зубов не скалит. И котишка не шипит, а подковой изогнется, хвост распушит и боком, боком наступает на пса. Невелик зверь, а нахален! Надоест это Орлику, толкнет он дверь и убежит по своим собачьим