Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
102 РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 11.
103 А черновой вариант этой строки — «Я жалок был и уязвим» (РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 2) — буквально повторяет автохарактеристику лирического героя из стихотворения «Вы учтите, я раньше был стоиком…» (1967): «Я был жалок, как нищий на паперти».
Теперь вернемся еще раз к строкам «Кровоточил своим больным, / Истерзанным нутром». Об этой своей «болезненности» поэт говорит постоянно: «И усталым больным каннибалом, / Что способен лишь сам себя есть, / Я грызу свои руки шакалом…» /2; 227/, «Я болею давно, а сегодня помру / На Центральной спортивной арене» /3; 57/, «И гулякой больным всё швыряют вверх дном»[1766], «Больных детей / Больной отец, / Благих вестей / Шальной гонец» /4; 0 54/.
У Высоцкого действительно было «больное и истерзанное нутро» — как в прямом, так и в переносном смысле. Актер Театра на Таганке Виталий Шаповалов рассказал о таком эпизоде: «Как-то я говорю Володе: “Ты знаешь, что-то печень запела! Наверное, звонок прозвонил…”. А он: “Что ты, Шапен, — заодно место держишься, за печень. У меня живого места нет!”»[1767] [1768].
В самом деле, по словам режиссера Одесской киностудии Владимира Мальцева: «У него почки не работали, у него печень никуда. Желудок у него — язва откровенная, и двенадцатиперстной кишки»1()6. А вот что рассказывал коллекционер Михаил Крыжановский: «…уже с 0968 года, когда у него нашли язву двенадцатиперстной кишки, мать его всё время стонала — какой он насквозь больной. Сам он лечился столько и столько раз бывал в больницах, что все диву давались, какой он живучий»[1769]. Как говорил врач Центрального госпиталя МВД Герман Баснер, в 0970 году «мы лечили Высоцкому язву двенадцатиперстной кишки, и она довольно быстро зарубцевалась»[1770]. Помимо того, у Высоцкого была язва желудка: «Мы жили напротив киностудии, — вспоминает Петр Тодоровский об одесских съемках в «Опасных гастролях», — а у Володи была язва желудка, он забегал к нам, и моя жена ему варила то манную кашу, то овсяную»[1771]. Об этом же пишет Давид Карапетян: «По всей видимости, Володя еще страдал и язвой желудка — у него начался приступ. Да какой! Он прямо-таки взвывал от боли. <.. > В такси Володе стало плохо. Видимо, снова открылась язва — появилась кровавая пена, какая-то желчь»[1772] [1773]. Поэтому в черновиках «Истории болезни» будет сказано: «.. Что язва — нервная болезнь / Интеллигентов вшивых» /5; 372/, «Моя кишка пока тонка / Для острых ощущений» /5; 407/, «Но слышу снова: “Вы больны, / У вас, любезный, кишка, / Вы не сидеть — лежать должны / Примерно месячишко”. <.. > Пока кишка моя тонка / Для колбасы салями, / Хоть эта самая кишка / С двенадцатью перстами» /5; 399/.
Выражение кишка тонка обыгрывается и в посвящении А. Кацаю (22.07.1979): «Нет! Не за тем, что ощущаю лень я, / А просто потому — кишка тонка». Чуть раньше, в черновиках «Письма с Канатчиковой дачи» (1977), об одном из своих двойников (Рудике Вайнере) Высоцкий написал: «У него — психоз и язва, / Он сидит на твороге» (С5Т-4-252). И уже буквально за месяц до смерти он скажет Геннадию Полоке: «Если мне будет тяжело — у меня что-то с желудком, и я слягу, то пусть эту роль [в фильме «Наше призвание. — Я.К.] играет Ваня Бортник»11! А в июле 1969 года Высоцкий пережил клиническую смерть. «Я познакомился с Высоцким в 69-м, он лежал в нашем институте Склифосовского, — вспоминает врач-реаниматолог Леонид Суль-повар. — Был в очень тяжелом состоянии после желудочного кровотечения»[1774]. По версии Валерия Золотухина (запись от 26.07.1969), дело обстояло по-другому: «24 июля был у Высоцкого с Мариной. Володя два дня лежал в Склифосовского. Горлом кровь хлынула. Марина позвонила Бадаляну. Скорая приехала через час и везти не хотела — боялись, умрет в дороге. Володя лежал без сознания на иглах, уколах. Думали — прободение желудка, тогда конец. Но, слава Богу, обошлось. Говорят, лопнул какой-то сосуд. Будто литр крови потерял и долили ему чужой»[1775] [1776]. Позднее этот факт найдет отражение в «Истории болезни»: «И — горлом кровь, и не уймешь».
Если же говорить о переносном значении строк «Кровоточил своим больным, / Истерзанным нутром», то здесь приходит на память целый ряд цитат, например: «Гвозди в душу мою / Забивают ветра» («Баллада о брошенном корабле»), «Поэты ходят пятками по лезвию ножа / И режут в кровь свои босые души» («О поэтах и кликушах») и др.
Вместе с тем следует отметить амбивалентность образа лирического героя в медицинской трилогии: ее первая серия («Ошибка вышла») начинается с признания героя в своей «слабости и уязвимости» и в том, что он «кровоточил своим больным, истерзанным нутром», а третья серия («История болезни») — с его утверждения о своем абсолютном здоровье: «Я был здоров, здоров, как бык, / Здоров, как два быка» (причем в одном из черновых вариантов герой и сам констатирует эту амбивалентность: «Я болен — и здоров, как бык, / Как целых два быка» /5; 382/). В промежутке же между ними была вторая серия («Диагноз»), где герой вновь говорил о своем здоровье («Я здоров, даю вам слово, только здесь не верят слову»), но вместе с тем признавался как в физических недугах («Да, мой мозг прогнил на треть»), так и в проблемах нематериального характера: «Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной». Однако независимо от того, считает ли он себя здоровым или больным, его подвергают пыткам (в первой серии) и насильственной операции (в третьей).
Примечательный, что двоякий образ лирического героя встречается и в произведениях 1960-х годов. С одной стороны, он говорит о своем пристрастии к выпивке: «Если б был я физически слабым, / Я б морально устойчивым был: / Ни за что не ходил бы по бабам, / Алкоголю б ни грамма не пил! <.. > Не могу игнорировать бабов, / Не могу и спиртного не пить»
