Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому и лирический герой Высоцкого в черновиках «Диагноза» предвидел для себя такой исход: «Все выстукивают — я уж думал, до смерти забьют» (АР-1150), «Но выстукивают тут — / Я едва живой остался / И, конечно, испугался — / Думал, до смерти забьют» (АР-11-52)[1796]. Сравним в других произведениях: «Меня ветры добьют!» («Баллада о брошенном корабле»), «Всё равно — там и тут / Непременно убьют, / Потому что вторых узнают» («В стае диких гусей был второй…»). Все эти созвучные и синонимичные глаголы — забьют, добьют, убьют — подчеркивают единство темы в приведенных цитатах: обреченность лирического героя на гибель от рук советской власти (можно еще процитировать стихотворение «В царстве троллей…», где король «своих подданных забил / До одного»; да и в «Песенке про мангустов» мангусты задавались вопросом: «Почему нас несут на убой?»; а в «Конце охоты на волков» герои говорили: «Эту бойню затеял не бог — человек»).
Добавим, что «забивали» лирического героя также в «Побеге на рывок»: «Целый взвод меня бил. / Аж два раза устал!»; в стихотворении «Я скачу позади на полслова…»: «Назван я перед ратью двуликим — / И топтать меня можно, и сечь»; и в «Расстреле горного эха»: «И эхо топтали, но звука никто не слыхал. / К утру растреля-ли притихшее горное, горное эхо…». И вообще мотив избиения представлен во многих произведениях: «И кулаками покарав, / И попинав меня ногами…» («Вот главный вход…»), «А какой-то танцор / Бил ногами в живот» («Путешествие в прошлое»), «Но мы откажемся, — и бьют они жестоко» («Деревянные костюмы»), «Бьют и вяжут, как веники, — / Правда, мы — шизофреники» («Я лежу в изоляторе…»).
Поэтому в черновиках медицинской трилогии будет сказано: «.Ломают так и эдак нас» (АР-11-39), «Вот так нас, милых, эдак нас» /5; 397/.
Но хотя в основной редакции «Диагноза» лирического героя уже не мучают и не «исследуют» насильно, он, водворенный сюда против своей воли, а значит — противозаконно, начинает «качать права», хотя и знает, что это может лишь усугубить дело: «В положении моем / Лишь чудак права качает — / Доктор, если осерчает, / Дак упрячет в “желтый дом”».
Однако герой сам — «чудак», то есть не такой, как все (вспомним стихотворение «Жил-был один чудак…»), и потому не желает мириться с беззаконием по отношению к себе: «Доктор, мы здесь с глазу на глаз, / Отвечай же мне, будь скор: / Или будет мне диагноз, / Или будет приговор?».
И далее всё происходит точно так, как он предполагал: «И нависло острие, / В страхе съежилась бумага, — / Доктор действовал на благо, / Жалко, благо не мое».
Это и понятно: «доктор действовал на благо» власти, направившей историю болезни сюда, в «психушку», куда героя и упрятывают: «Мой диагноз — паранойя, / Это значит — пара лет!».
Диагноз оказывается приговором… О том же писал Владимир Буковский: «…за эти годы психиатрический метод получил детальную разработку. Прежде всего старый, испытанный диагноз — паранойяльное развитие личности»[1797].
Следует также обратить внимание на сходство в действиях висящих на стене портретов светил медицинской науки и их последователей — современных врачей, «исследующих» лирического героя[1798]: «Доктор мой и санитары, и светила — все смутились» /5; 83/, «Вдруг словно канули во мрак / Портреты и врачи» /5; 85/, «Мне врач сказал: “Как вы больны!”, - / Устало и уныло. / Светило в рамке со стены / Мне это подтвердило»[1799].
А герою стыдно перед теми и другими: «Мне сердечное светило улыбнулося с портрета, / И меня заколотило, зазнобило от стыда» (АР-11-50) = «Кругом полно веселых лиц, / Мне даже стыдно стало!» /5; 382/.
Вот еще несколько примеров одинакового поведения светил и врачей: «Смеялось в рамке со стены / Сердечное светило» /5; 376/ = «Смеялся медицинский брат — / Тот, что в дверях стоял» /5; 388/; «И сердечное светило / Ухмыльнулось со стены» /5; 82/ = «Никто мне рук вязать не стал, / Лишь хмыкнули с ухмылкой» /5; 404/; «И очёч-ки на цепочке как бы влагою покрылись» = «А он кряхтел, кривился, мок, / Писал и ликовал»; «У отца желтухи щечки / Вмиг покрылись желтизной» = «Мне чья-то желтая спина / Ответила бесстрастно…».
Поэтому совпадают и другие их характеристики: «Смеялось в рамке со стены / Какое-то светило» /5; 372/ = «Влетело что-то, кто-то сел / Кому-то на плечо» /5; 395/; «Хорошо, что вас, светила, всех повесили на стенку» (АР-11-48) = «Угрюмый стражник встал к двери, / Как мститель с топором, / И весь светился изнутри / Здоровым недобром» (АР-11-42).
А герой одинаково обращается к тем и к другим: «Я за вами, дорогие, как за каменной стеной» (АР-11-48) = «Дорогие! Я нормален» (АР-11-53). Однако его надежды на объективность светил: «На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку — / Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной», — не оправдались, так как врачи признали его именно душевнобольным: «Мой диагноз — паранойя».
Итак, лирический герой заключен в психушку. В третьей серии трилогии («История болезни») он рассказывает об операции, которую ему там сделали и которая, разумеется, также была насильственной. Обратимся еще раз к воспоминаниям В. Буковского: «Некто Ковальский, сам врач-психиатр из Мурманска, арестованный за антисоветскую пропаганду, как и большинство нас, совсем не радовался. “Дурачки, — говорил он, — чему вы радуетесь? Вы же не знаете, что такое психиатрическая больница”. И, может быть, чтобы показать нам это наглядно, а может, просто ради забавы, он начал доказывать нам, что мы действительно психи. Прежде всего — потому, что оказались в конфликте с обществом. Нормальный человек к обществу приспосабливается. Затем потому, что ради глупых идей рисковали свободой, пренебрегали интересами семьи и карьерой.
— Это, — объяснил он, — называется сверхценной идеей. Первейший признак паранойяльного развития личности.
— Ну, а ты, ты сам — тоже псих? — спрашивали мы.
— Конечно, псих, — радостно соглашался он, — только я уже это осознал и поэтому почти выздоровел, а вы еще нет, вас еще предстоит лечить»[1800].
Так как лирический герой этого «не осознал», его и собираются «лечить».
А прообраз врачей-мучителей из трилогии был заявлен еще в стихотворениях «Давно я понял: жить мы не смогли бы…» (1964) и «Я лежу в изоляторе…» (1969): «Ну, в общем,
