Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

ладно — надзиратель злится», «Здесь врачи — узурпаторы, / Злые, как аллигаторы!», — а также в повести «Дельфины и психи» (1968): «Они всё могут заставить, изверги! Немцы в концлагерях, убийцы в белых халатах, эскулапы, лепилы…» /6; 25/. Причем эти «лепилы» упоминаются и в черновиках песни «Ошибка вышла»: «В дурдом, к лепилам на прикол?! / Нет, лучше уж пытайте!» /5; 374/.

В «Истории болезни» героя собираются оперировать, и хотя он, как и раньше, не желает подчиняться своим мучителям, его усыпляют: «Вот сладкий газ в меня проник, / Как водка поутру». Однако он не сдается: «Слабею, дергаюсь и вновь / Травлю, но иглы вводят / И льют искусственную кровь — / Та горлом не выходит».

Но в итоге его усыпили и прооперировали, сделав из него такого же человека, как все, и после операции он не только не испытывает ненависти к своим мучителям, но и почти любит их: «Очнулся я — на теле швы, / А в теле мало сил, / И все врачи со мной на вы, / И я с врачами мил» /5; 407/.

Операция над телом является в данном случае метафорой насильственного духовного изменения человека: в трилогии показана вся мощь советской власти, способной «слепить» из человека то, что ей нужно.

Примечательно, что 24 сентября 1974 года, находясь в институте им. Склифосовского, Высоцкий подарил врачу Александру Дорфману свою фотографию и в качестве автографа написал на ней следующий стих: «Послав бутылку к праотцам / И дальше — к альма-матерам, / Стерильного, как скальпель, сам, / Дарю себя моим друзьям, / Моим реаниматорам»[1801].

Сразу же обращает на себя внимание сходство с «Балладой об уходе в рай» (1973): «Стерильного, как скальпель, сам» = «Как херувим, стерилен ты». А мотив полного доверия врачам («Дарю себя моим друзьям, / Моим реаниматорам») в саркастических тонах разовьется в черновиках песни «Ошибка вышла», где лирический герой тоже «дарит себя», но не просто врачам, а мучителям, и при этом обращается к ним как к ближайшим друзьям: «Ах, как я их благодарю, / Взяв лучший из жгутов: / “Вяжите руки, — говорю, — / Я здесь на всё готов!”» /5; 378/.

Еще раньше все эти мотивы возникали в «Балладе о гипсе» (1972), которая содержит немало сходств с «Историей болезни», поскольку в обоих случаях лирический герой находится в больнице: «Нет острых ощущений» /3; 185/ = «Моя кишка пока тонка / Для острых ощущений» (СЗТ-2-269); «Мне скелет раздробил на кусочки» /3; 185/ = «“Вы с искривлением спины… / Вы не сидеть — лежать должны / Примерно месячишко!”» /5; 382/; «Зато я, как ребенок, весь спеленутый до пят» /3; 186,/ = «Врач улыбнулся: “Вы больны, / Вы, право, как мальчишка”» /5; 402/; «Вот лежу я на спине» = «.Лежу я голый, как сокол»; «Всё отдельно — спасибо врачам, / Всё подвязано к разным канатам» /3; 401/, «И, клянусь, до доски гробовой / Я б остался невольником гипса» /3; 186,/ = «Ах, как я их благодарю, / Взяв лучший из жгутов: / “Вяжите руки, — говорю, — / Я здесь на всё готов!”» /5; 378/ («спасибо врачам» = «их благодарю»; «подвязано» = «вяжите»; «Я б остался невольником гипса» = «Я здесь на всё готов!»); «Вокруг меня — внимание и ласка!» /3; 186/ = «И все врачи со мной — на вы» /5; 407/; «Но счастлив я и плачу от восторга — вот в чем соль» /3; 186/ = «А я от счастья закричал: / “Бегите за бутылкой!”» /5; 378/, «От благодарности к нему / Я тихо зарыдал»[1802]; «Задавлены все чувства — вместо них сплошная боль. <…> Но счастлив я и плачу от восторга — вот в чем соль» /3; 186,/ = «Я счастлив — болен я» (АР-11-46).

Одинаковая самоирония проявляется и в следующих цитатах: «Ах, это наслажденье — гипс на теле!» = «Ах, как я их благодарю, / Взяв лучший из жгутов!». Но наряду с этим героя одолевают злость и тоска: «И грудь мне давит злоба и обида» /3; 186/ = «Я злую ловкость ощутил — / Пошел, как на таран»; «Того гляди — с тоски сыграю в ящик» = «Я никну и скучаю».

Если в концовке «Баллады о гипсе» герой говорит: «И по жизни я иду, / загипсованный», — то в песне «Ошибка вышла» он будет опасаться: «А вдруг обманут и запрут / Навеки в желтый дом?» /5; 389/.

В первой песне герой оказался «спеленутым до пят», а во второй он скажет: «И от корней волос до пят / По телу ужас плелся».

Кроме того, в черновиках обеих песен герой выступает в образе певца, что делает его неотличимым от автора: «Я недопел, я потерпел фиаско» /3; 186/ = «Всем, с кем я пил и пел, / Я им остался братом»[1803].

***

Чуть выше мы отметили некоторые параллели между «Историей болезни» и «Гербарием». Но в действительности этих параллелей намного больше, поэтому имеет смысл свести их воедино.

В обоих произведениях лирический герой говорит о важности для себя человеческого общения: «А мне нужны общения / С подобными себе!» = «Идешь, бывало, и поёшь, / Общаешься с людьми, / И вдруг — на стол тебя, под нож, — / Допелся, черт возьми!». И после операции он вынужден констатировать: «Мне здесь пролеживать бока / Без всяческих общений» /5; 407/ (впрочем, это же предрекал ему гид в «Гербарии»: «А здесь он может разве что / Вертеться на пупе»). Поэтому и в других произведениях на медицинскую тему герой находится в изоляции от других людей: «Общаюсь с тишиной я…» (1980), «Я лежу в изоляторе…» (1969), «Отпишите мне в Сибирь, я — в Сибири» (1971).

В «Гербарии» власть хочет превратить лирического героя в насекомое, и это отчасти удается: «Уж мой живот зазеленел, / Как брюшко у жуков» /5; 369/. А в песне «Ошибка вышла» главврач ему говорит: «Вам нужно пролежать бока / До полных превращений» (АР-11-62). В обоих случаях очевидна отсылка к рассказу Франца Кафки «Превращение»: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое».

И в «Гербарии», и в песне «Ошибка вышла» герой лежит: «А я лежу в гербарии» = «Лежу я голый, как сокол». В первом случае его приковали, а во втором — связали: «К доске пришпилен шпилечкой <.. > в насекомые