Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

следят и постоянно подкрашивают все более яркой и все более дешевой краской. А сейчас им не хватило даже краски.

Тем временем французы внизу с упорством добивались своего. Тадеуш посмотрел на них и тоже с презрением заявил: «Надо дать им что-нибудь, зачем отыгрываться на улиткожорах». Д-р Г. спросил меня, что говорит Тадзио, и я перевел. Определение улиткожор ему понравилось, он приказал выдать им по паре обуви на веревочной подошве, носки, рубашки и свитера. Они просили еще мыла, но мыла им не дали. Pourquoi du savon? Ils se lavent si peu…[113] Солдаты ушли. Вся сцена натолкнула меня на размышления. Как много в мире зависит просто от чьего-либо хорошего или плохого настроения, от чьей-либо реплики? Мы все ходим со шляпами, полными лотерейных билетов, и одной рукой протягиваем свою шляпу кому-то, а другой — вытаскиваем билетик у кого-то. Когда я делаю человеку что-нибудь хорошее, не означает ли это, что он вытащил у меня удачный билет, что ему повезло? Ну и какие чувства могут существовать между народами? Пожалуй, только более или менее доброжелательное презрение. Когда взаимное презрение достигает равной интенсивности, народы начинают друг друга взаимно терпеть, сохраняя при этом правила хорошего тона, навязанные им общей культурой и родителями. Немцы, несмотря ни на что, вероятно, были воспитаны другими родителями, чем остальная часть Запада, и всегда ведут себя по-хамски. Я ненавижу их не только из-за войны, а из-за предательства семьи и родителей. Эта война — уже не драка за общим столом за то, чтобы получить больше шоколадного крема, а драка взрослых за наследство, за все наследство и все достижения. Война 1870 года была дракой за крем. В 1914–1918 годы немцы начали судебный процесс по факту наследования, проиграли его в первой инстанции и сейчас подали апелляцию. Но, ради бога, ведь есть же еще справедливость. (Я смотрю в звездное небо и молюсь о ней.) Стоп! — система Скарлетт О’Хары — подумаю об этом завтра.

Была уже почти половина одиннадцатого, когда мы начали готовиться к отъезду. Госпожа Г. всунула нам еще огромный пакет сухого молока (снова стала мягкой и пухлой, и молоко подала мне таким движением, будто давала его из своей большой груди), еще положила сыр и мыло. Мы укрепили груз на велосипедах с учетом прибавившихся запасов. Добавилось в общей сложности несколько килограммов, а при такой перегрузке каждые сто граммов как центнер. Примерно в одиннадцать мы стали прощаться. Может, еще когда-нибудь увидимся.

Направление на Арль. Небо облачное, тепло. Город Ним оставляем слева и едем по шоссе второй категории. Так мы избегаем патрулей жандармерии, которым трудно объяснить, что по этой дороге мы едем в Париж. Иногда падает несколько капель дождя. Едем не спеша. Лиственные островки лесов между прудами, везде плоско. Тадеуш говорит: «Совсем как Вавер{63}». В Сен-Жиле пьем пиво с лимонадом на веранде большого бистро. Тадзио меня тиранит: «Почему ты не пишешь, черт возьми? Потом будешь калякать до поздней ночи и все наши свечи сожжешь». Настроение сонного воскресенья в маленьком городке. По улицам слонялось несколько расквартированных здесь летчиков, гуляющих с девушками или группами стоящих возле домов, и всем не хватало солнца. Здесь день без солнца, как салат без оливкового масла и обед без вина: трудно проглотить. Было мрачно, а серые каменные дома выглядели так, будто были построены из пыли. Совершенно бесцветные, безнадежно однообразные. Рев мотоцикла здесь как стук молотка в пустой комнате. Дж. Джинс{64} пишет, что солнце в сутки излучает несколько тысяч килограммов света. Здесь, на юге, день без солнца действительно «недовешенный», и это весовое мошенничество отчетливо чувствуется. Просто хочется с негодованием вернуть день обратно. Я засыпал на стуле. После просмотра карты мы решили, что еще сегодня нам нужно отъехать на приличное расстояние от Арля, чтобы завтра быть в Марселе. Мы взяли быстрый темп и мигом проскочили Арль. Все время серый день, тупой и половинчатый. Иначе его нельзя назвать. Мне не хотелось даже идти смотреть римскую арену. Зато я купил яиц.

Поворачиваем на юг и въезжаем в пустыню Камарг. Переход от зоны зелени к бескрайней рыжей и каменной равнине совершенно внезапный. Под вечер погода улучшается, и только на северной стороне неподвижно замерла масса черных облаков. Камарг — действительно пустыня: хорошо асфальтированная дорога, и больше ничего. По сторонам, куда ни глянь, коричневая плоскость, усеянная камнями. Иногда какое-нибудь карликовое деревце или колючий куст. Нас беспокоит, что нигде нет воды. Проезжаем пять километров пустыни — ничего. Проезжаем десять, и тоже ничего. Уже поздно, и медленно наступает темнота. Через пятнадцать километров — пусто. Как обычно в таких случаях, нам хочется пить вдвойне. Но тут я кричу Тадеушу: «Есть!» — «Что?» — спрашивает он сзади. «Оазис!» У дороги виднеется черная купа кустов и деревьев, а дальше, почти на горизонте, очертания фермы. Подъезжаем к оазису, это большая электрическая скважина. В здании, где находится скважина, с тихим журчанием работает электрический мотор, насосы качают воду и наполняют ею каменное корыто, откуда она стекает в канавы, распределяющие ее дальше. Рядом со скважиной полоса травы и кустов, дальше виноградник и небольшая молодая рощица. Зелено только в пределах ирригационных рвов, за наружным рвом — пустыня. Пучок волосков на лысине, тщательно сохраняемых с помощью «Силвикрина»{65}. Конечно, при виде воды нам расхотелось пить. Я быстро ставлю палатку, Тадзио собирает дрова. Место для ночлега отличное. Мы готовим ритуальный бульон с лапшой, яичницу с помидорами, измельченные в молоке кексы с виноградом, вино. Вышла луна и светит ослепительно. На севере, в черной массе туч, сверкают молнии. Выпадает такая густая роса, что мы влезаем в палатку, чтобы не промокнуть. Чудесная ночь. Тадзио, как обычно, засыпает с горящей сигаретой во рту. Тишина абсолютная, даже скважина перестала постукивать. Ее отключили на ночь. В угасающем огне иногда что-то зашипит, треснет, появится маленькое пламя и скроется. «Отче наш, сущий на небесах…»

Ла Бедуль, 9.9.1940

Мы проснулись в шесть. День солнечный, ясный, ни облачка. Палатку нельзя было сразу свернуть, она была мокрая от росы, как после ливня. Умывание и завтрак. Солнце пекло все больше и больше, и уже в восемь утра была жара. У нас впереди еще целый час по пустыне. Выехали в одиннадцатом часу. Через несколько километров пустыня оживает: слева и справа авиационные ангары, огромная база, огни, взлетные полосы и т. д. Где-то вдалеке идут несколько человек. Тадеуш смотрит и говорит: «Если бы я увидел