Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

– А какие пороги оказались опасней всего? – спросила лена.

– Как ни странно, некоторые безымянные, вроде бы и не очень выразительные. В именитом пороге – в третьей ступени Карбайского – мы перевернулись только однажды. А трижды – в двух довольно простых шиверах и одном невысоком пороге. Выходит опять-таки, что самые опасные те, которые сходу недооцениваешь. А несколько водопадных порогов прошли вполне хорошо. Очень красивы были два таких выше устья Самбыла – один прямой, а второй, где река перед высокой скальной стеной метров в восемьдесят высотой резко поворачивает в обратную сторону. Там сначала крутая шивера, потом – быстроток по дуге с наклонной поверхностью, как на вираже велотрека, и, наконец, прыжок в водяную яму с обратным течением с высоты более полутора метров. Красиво – передать невозможно! И чуть дальше – полянка с черникой. Мы не удержались, устроили там дневку.

– А много народу теперь ходит там?

– Знаешь, Вер, с тем временем просто не сравнить. Из поселка Он мы ехали сначала на грузовике, потом на тракторных санях еще с двумя компаниями. Одна была из Свердловска, другая из Архангельска. Довезли нас до конца лесовозной дороги, дальше тропа. Обе компании ушли вперед – свердловчане с одной большой надувной лодкой, на которой они устанавливают на раме греби как на плоту – в носу и в корме, а архангелогородцы – одни мужики, – кажется, все медики – с байдарками. Потом нас обогнал многолюдный сбор инструкторов водного туризма – человек около тридцати. Они шли налегке с небольшими рюкзаками и веслами в руках, а байдарки для них на Кантегир доставляли на вертолете. Потом нас то догоняла, то отставала от нас мужская компания плотовиков из Черемушек – Саяногорска. На самом Кантегире чуть выше устья Самбыла застали еще две команды, строившие каркасы из жердей для плотов на автомобильных камерах – одна целиком мужская из Ташкента, другая – сборная из Минска и Ульяновска, в ней было три или четыре женщины и примерно столько же парней. И еще на перевале из Она в Кантегир встретился одиночный турист – Сережа из Красноярска. Трудно найти подходящее место для бивака, где бы никто до тебя не останавливался. А помните, как было тогда? Почти никаких следов пребывания людей, если не считать тувинцев, которые перегоняли овечьи отары из Тувы по Карасибо к Абакану. Дичи, конечно, тоже почти не осталось.

– А ты охотился? – спросила Лена, знавшая, как ценно было для Михаила добывать в походе какую-нибудь дичь.

– Немного. На подходах мы с Мариной стреляли кедровок. Террюше они тоже нравились, не только нам. Как они нас в тот раз поддержали! Ореха, кстати, и сейчас было много, особенно в верховьях Малого Левого Она. Поэтому там и кедровки попадались чаще. А на самом Кантегире еще пять рябчиков подстрелили. И все.

– Ну, это неплохо, – сказали Вера с Леной.

– За четыре года до этого в походе по Енисею мы двадцать два рябчика добыли. А тут они почти не встречались. В прибрежной полосе их, наверно, повыбивали, а искать где-то выше было в общем-то некогда. И никаких соболей – не то, что в прошлый раз.

– Ты еще носишь своего? – спросила у Лены Вера.

Михаил понял, что она хочет сделать приятное ему. Из тех трех, которых они тогда подстрелили, добытый им и поднесенный, естественно, Лене, был самый темный.

– Сейчас уже нет, – немного сконфузившись, ответила Лена.

Михаил усмехнулся. Это было единственное ценное материальное приобретение в том походе, где так много пришлось потерять. Ну, а после этого похода он добыл себе какое-никакое душевное успокоение. Непройденного до конца маршрута в его практике больше не было. Во всяком случае – пока. И даже Лена с Верой радовались так, словно и у них свалилась с души давно гнетущая тяжесть. Что же, можно было считать, что он старался и за них, как и за всю тогдашнюю компанию за исключением Вадима. Впрочем, тому вообще вряд ли нравилось вспоминать о Кантегире. В несложные походы он, по слухам, еще иногда ходил, но желания превзойти самого себя у него со времени Кантегира больше не появлялось.

А вот Наташе Фюрстенберг, хотя она и пропустила тот поход из-за рождения Кати, оказалось не все равно, пройдена ли та река, которая пресекла адмиралтейскую карьеру отца ее дочери. Примерно через полгода после приема у Лены в честь прохождения Кантегира, Михаил и Марина случайно столкнулись с Наташей и Катей в электричке. Обе пары собирались покататься на лыжах. Располневшая Наташа была искренне рада встрече, и первое, что она сказала, прозвучало буквально так: «Вся компания не смогла пройти, а ты прошел. Молодец!» Михаил же ответил тем, о чем чего действительно никогда не забывал: «А я все вспоминал ту дополнительную лепешку, которой ты втихаря угостила меня, когда пекла их на Щугоре ровным счетом по три штуки на каждого!» И то правда – была у них с Наташей большая взаимная симпатия, несомненно была. Михаил всегда думал о ней как о прекрасном походном спутнике и как о женщине тоже думал, думал только хорошее, и даже связь с Вадимом никак не роняла ее в его глазах.

Глава 8

Вспомнив о Наташе Фюрстенберг, Михаил задумался и о других, не только знакомых, туристах, переставших ходить в походы. Чувствуют ли они теперь, что потеряли одно из самых привлекательных в жизни занятий, или считают, что оставили лишь одно из преходящих увлечений, свойственных молодости – вроде увлечения волейболом или футболом? Судя по всему, значительная часть из них действительно не ощущала особого ущерба для себя и своего развития, отказавшись от довольно безжалостного по отношению к себе способа проводить свой досуг и отпуск. Ну, было дело, увлеклись походами, перебесились, зато потом вполне поумнели – что же плохого? В жизни полно других привлекательных занятий – не все же время наслаждаться спортивным дискомфортом и самоистязанием во имя приобщения к высшим эталонам природной красоты!

Другой же, видимо, меньшей части из тех, кто отказался от походов, все-таки было тоскливо и неуютно без них, ведь столько потрясающе яркого, прекрасного, интересного, воистину незабываемого было связано с ними, почерпнуто из них! Сколько всего было найдено, познано самого лучшего, самого высокопробного – в том числе друзей и любовей в тех путешествиях, где кроме спутников и природного естества вокруг тебя не было никого и ничего! Нет, что ни говори, только там можно было получить ключи к пониманию высшей гармонии, лежащей в основе Мироздания и только там до самых глубин потрясающей тебя!

Михаил не хотел, чтобы его будоражили только воспоминания. Он жаждал получения потрясений вновь и вновь. Таких людей в его возрасте оставалось совсем немного, и в их среде Михаил отнюдь не считал себя образцом. Были среди них и куда более фанатичные приверженцы вольных странствий – вплоть до тех высших представителей данной когорты людей, которые сделали путешествия своей основной профессией, вроде Федора Конюхова, Владимира Чукова, Дмитрия Шпаро, Наоми Уэмуры. До них Михаилу было, конечно, далеко. Не будь он еще литератором и философом, он бы наверняка завидовал им или даже пошел по их стопам, но он прекрасно сознавал, что без тех путей, которые он прошел по Земле сам, он бы не сделался ни литератором, ни философом, оставшись просто одним из множества инженеров и научных работников, о личных достижениях в творческой работе которых не узнает никто и никогда. Разумеется, он представлял, что многим пишущим и изучающим высший смысл Бытия и Мироустройства удалось свершить на своих поприщах очень многое и без долгих скитаний в дальних краях, но его-то личный путь к осознанию своего высшего призвания и к служению этому призванию был именно таков. Походы, а наряду с ними и любовь, сделали его человеком и пишущим, и сосредоточенно мыслящим, то есть в значительной степени человеком вообще.

Приверженность к спортивному туризму год от года требовала все большего проявления волевых усилий, но, к великой радости Михаила, это пока еще удавалось. Слава Богу, хоть в этом деле он не был ленив. А то ведь склонность к лени, вообще говоря, была далеко не последней по значимости чертой его характера. В свое оправдание Михаил мог привести только то, что преодолевать лень ему все-таки удавалось, и, во-вторых, что его лень была не самого худшего свойства, – ведь благодаря ей создавалось важнейшее условие для обеспечения невозмущаемого свободного и углубленного мышления – досуг, в процессе которого, пользуясь каждой свободной минутой, он вырабатывал самые существенные выводы и решения тех проблем, которые вставали или ставились перед ним. Иногда для этого требовалось десятки раз прокручивать в уме явления, наблюдения, ассоциации, чтобы придти к той или иной определенности, становившейся убеждением, чаще же тысячи, десятки тысяч, даже сотни тысяч, иногда и миллионы. Это лишь очень отдаленно могло напоминать работу электронно-вычислительной машины – и то только числом перебираемых вариантов.