Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

По существу его мышление отличалось от машинного радикально, ибо помимо метода перебора исследуемых компонентов и их комбинаций, он использовал разные критерии оценки, разные логические схемы, прибегал к отдаленным ассоциациям и аналогам, а, главное, неустанно проявлял настойчивость в поисках Истины и взыскующий скепсис по отношению к своим выводам и промежуточным результатам – и в конце концов ему (человеку, не машине!) за это ВОЗДАВАЛОСЬ. Тот, в чьих руках было знание всех Истин, поскольку ОН сам их создал, вызывал в его буксующем на месте мозгу прозрение или озарение, служившее ключом к разгадке, с помощью которого Михаил уже был в состоянии самостоятельно придти к итоговому решению и признанию его незыблемости внутри себя. Обычно ему хватало одного сигнала, одного озарения, даваемого ОТТУДА, чтобы все исследуемое выстроилось в нужном порядке и больше не поддавалось никаким сомнениям. Да, так случалось всегда, поэтому тем более было удивительно, насколько не сразу Михаил решился принять для себя многократно даваемые ОТТУДА надвусмысленные доказательства Бытия Бога, Его Предсуществования началу времен – раньше любой материи, раньше всего, что имеет какую-то форму, проявляет какие-то свойства, обладает какой-то определенностью, потому что разуму настоящего советского человека признавать ЭТО было в корне запрещено. Многие мыслящие сверстники Михаила так и не решились сделать решающий шаг, хотя замечали, что продолжение непризнания Вседержителя их судеб часто загоняет их в логический тупик, из которого им все равно хотелось бы выкарабкаться каким-то иным путем, лишь бы не сознаться в бесполезности своего многолетнего упорства в заблуждениях и отрицаниях, в ошибочности своих подходов, оценок и вообще всей прошлой жизненной стратегии. Короче, им не хватало честности в споре с невидимым, но Сущим. И плохо от этого могло быть только им, а не Тому, кого они не хотели признать своим Создателем, хотя он не только на самом деле создал их, но и дал им способность самостоятельно мыслить и постигать.

Михаил и сам постигал Истину существования Бога не по какому-либо конфессиональному Священному Писанию, хотя начальные представления о Библии он получил еще в пять или шесть лет, когда мама по дороге пешком от дома к детскому саду пересказывала ему содержание Книг Бытия, Исхода и Левита. Но он тогда принял услышанное скорее как сказку о древнейших временах, чем как всеобъясняющее произведение для всего на свете (теперь же Михаил считал, что в этом смысле оно может вполне удовлетворить только церковных догматиков). Но то был единственный в его жизни случай духовного (не хотелось бы говорить религиозного) наставничества извне. Никаких других попыток вызвать в нем интерес к Вере в Бога он на себе не испытал. К своей Вере Михаил пришел сам, но путь его был очень долог. Если считать от начала жизни, то он одолел его только за первые двадцать лет – и то лишь в основных чертах. Правда, он ни разу не пожалел, что потратил столько времени на самостоятельное постижение, приведшее вроде бы к тому же результату, который мог бы быть куда раньше и проще достигнут под воздействием верующих наставников, ибо был уверен, что благодаря этому его Вера стала осознанней и прочней. Тем более, что само убеждение в сотворение Мира и управление им Высшей творческой Всемогущей Силой сверхматериального характера образовалось как логическое обобщение всего, что Михаил действительно знал об обществе, о природе, о вселенной и о себе как образованный, наблюдательный и остро чувствующий субъект. Возникшая из всех этих истоков познавательная способность до такой степени стимулировала творчество в зрелом возрасте, что в глазах Михаила напрочь опрокидывала наукометрическую «теорию» о том, что только в молодости – до тридцати лет – научные работники способны выдать действительно новаторские и продуктивные идеи и результаты. Для Михаила «молодость познания» началась в возрасте этак под пятьдесят и пришлась на то время жизни, которое статистика отводит исключительно творческому угасанию. Да, его случай никак не подпадал под действие возрастного стереотипа, зато он вполне соответствовал простому житейскому представлению о том, что к старости человек набирается такого опыта и знаний, какие принципиально еще не могут стать достоянием юных умов, даже чрезвычайно талантливых и одаренных. И оттого Михаил все глубже проникался уверенностью в том, что Господь Бог отводит смертному творцу столько времени пребывания в этом мире, сколько ему необходимо для выполнения данного Небесами задания – при условии, конечно, что этот творец старается продвинуться, а не бьет баклуши и не отвлекается на ерунду от главного занятия жизни.

Однако важно было не только посвящать максимум сил и усердия служению главному делу. Не менее важно было делать его как можно лучше, а для этого нельзя было чрезмерно спешить. В этом Михаил убедился, когда работал еще над самой первой книгой. В основном он писал по вечерам, работа продвигалась плохо, и он вдруг почувствовал, что сил ему надолго не хватит, и начал торопиться, чтобы успеть закончить свой труд до смерти. Его гнал самый настоящий страх, что он не успеет, еще не ведая, что так во время гонки гораздо быстрей будет утрачивать силы, чем приближаться к цели. Наконец, он понял, что стоит на грани нервного истощения и потери сна и, следовательно, сумашествия. В таком стиле закончить книгу он все равно не мог. С тех пор он взял за правило работать, не думая о том, сколько осталось жить и успеет он или не успеет. И действительно не спешил. Иногда даже слишком не спешил, будто у него и впрямь в запасе имелась целая вечность. Но вечность была в запасе не у него, а исключительно у Господа Бога, а свое место по отношению ко Всевышнему творцу Михаил уже хорошо понимал. И потому чувствовал, что под старость обязан наверстывать упущенное. Умение позволяло достигать желаемого уровня качества работы с меньшими затратами времени и сил, нежели прежде. И все-таки он уже не надеялся, что успеет сделать так много, как мог, а значит, и должен был сделать. В этом теперь явно просматривался грех, тяжелый и трудноискупаемый. Искупление можно было заслужить только полностью выполненной работой, предписанной каждому еще до его появления на свет, ради которой он наделялся соответствующими способностями. Профанировать же данные Небесами творческие способности было бы равносильно неуважению к Промыслу Божьему. Доигрываться до Кары Господней за такой проступок Михаилу никак не хотелось. И без того предстояло ответить за многое, о чем самому не нравилось вспоминать. А ведь Создатель мог усмотреть прегрешения не только в том, что сам сознаешь за собой как неправедное и скверное – Его критерии строже, а знания нашей глубоко запрятанной внутренней сути абсолютны в отличие от наших собственных знаний о себе – неполных и не очень определенных. С возрастом правда о себе говорилась внутренним голосом более откровенно и беспощадно. Совесть предъявляла самообвинения, от которых невозможно было отмахнуться. Их оставалось только признать, признать справедливыми – и остаться с сознанием вины навечно, навсегда, потому что возможности исправить прошлое в старости уже не существовало. Можно было только попробовать изменить себя в лучшую сторону, надеясь, что еще есть шанс успеть.

В течение всей служебной деятельности Михаила постоянным испытанием для него было неспровоцированное им подлое отношение либо со стороны начальства (за редкими исключениями) либо со стороны условно говоря «коллег», проявлявшееся не очень часто, но зато почти всегда неожиданно. Не вдаваясь в мотивы их поведения, Михаил считал, что просто такова его судьба. Раз он есть, то есть существует, этого единственного факта уже достаточно, чтобы некто выше, ниже или рядом в служебной иерархии считал его своим врагом задолго до того, как Михаил успевал об этом подумать. Мотивы у них, конечно, находились – распознать их было не так уж тяжело. Одним он не нравился за то, что умел мыслить и говорить лучше их, то есть за то, что был способнее, или за то, что ухитрялся находить решение, которое им не давалось. Другие ненавидели его за то, что девушки или женщины, к которым они сами вожделели, дарили свое внимание ему. Третьи своими подлостями старались заслужить благосклонность начальства, которое хотело бы выставить Михаила вон или поставить его в положение послушной, безответной и безопасной рабочей лошади, делающей за них всю работу и вознаграждаемой только все возрастающими требованиями к ней, да оскорбительными публичными выговорами.

Ничего этого Михаил без ответа не оставлял. Но поскольку его аргументы были неопровержимы, а сарказм всегда облекался в парламентскую форму, он лишал противников возможности отвечать ему корректно и публично, что до жгучей ненависти обостряло их вражду и побуждало к безграничной закулисной деятельности против него.

Случалось ему и вступаться за тех, кого он считал правыми, но кто не имел возможности заставить считаться с собой. Михаилу и этого никогда не забывали. До поры до времени он считал, что мщение ему за заступничество естественно и неизбежно. Но со временем он, побуждаемый пристальными наблюдениями за поведением