Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только самые крайние правые струи в шестой ступени проходили мимо зуба, зато и срывались с большей высоты и создавали высокие стоячие волны, в которые не больно-то хотелось попадать. Однако выбирать можно было только между Сциллой и Харибдой.
Сциллой выглядели стояки, зуб-безусловно Харибдой. Значит, надо было идти в стояки, а перед этим успеть перегрести весь плесик к правому берегу, что было явно непросто.
Михаил велел Марине подождать его ниже порога, потому что опять решил проходить его один. Еще вчера вечером, пока они вместе с Сережей шли вдоль порогов четвертой и пятой ступени, он почувствовал, что Марине не хотелось бы тут сплавляться на «полосатом диванчике». В шестой же ступени порог был совсем не лучше вчерашних ступеней, скорее наоборот. Михаил объяснил, что в стояках ему одному будет лучше. Марина не стала возражать.
Михаил изо всех сил греб наискось против течения, чтобы уйти под самый правый берег раньше, чем его стянет к сливу. Это удалось. Там он мгновенно развернулся носом вниз, благо на надувных лодках вертеться куда проще, чем на байдарках, сделал пару гребков и тут же, выхватив весло из воды, положил его на баллон вдоль корпуса, потому что «диванчик» уже начал прыжок вниз, и вода должна была через миг обрушиться гребнем ему навстречу.
Обильно обданный водой, он выскочил из вала и сразу снова схватился за весло, потому что дальше надо было проходить сливы, уводившие левее и, наконец, пристать туда, где ждала Марина, но прежде чем взять ее и Террюшу на борт, Михаилу пришлось поработать снятым с головы «мамбрином», чтобы вычерпать воду из лодок. Ее налилось около половины высоты баллонов. Дальше, в седьмой, восьмой и девятой ступенях Инсукского каскада ожидались пороги попроще, но скоро Михаил убедился в том, что у них очень обманчивая простота. Седьмая ступень, правда, снова нахлестала внутрь много воды в ряде следующих друг за другом сливов, зато в восьмой они совершенно неожиданно оказались перед стояком не меньше двух метров высотой, причем перед настоящей «белой стеной» – белой по цвету от массы пузырей воздуха, подсасываемого водой при крутом падении, да еще с пенным гребнем, обрушивающимся навстречу.
– «Клади весло по борту!» – крикнул Михаил и следом сам, еле успев подправить лодку по курсу, сделал то же самое. Вода ударила в лодку и в их тела. Напор ее был так силен, что в узкие зазоры между манжетами гидрокостюмной рубахи и запястьями вода была под давлением впрыснута внутрь гидрокостюма, мгновенно вымочив на всю длину руки и большую часть груди. Ошеломленные, они выскочили из вала, и Михаил повернул к берегу, чтобы успеть отчерпаться перед девятой ступенью.
Кантегир уже сузился. Справа вздымался громадный отвесный утес, уходящий куда-то в небо. Слева был без малого стенной крутизны склон, заставляющий реку повернуть за утесом вправо. Судя по описанию, течение здесь поворачивало примерно на 2400. Здесь тоже были валы и камни, и нельзя было позволить себе зевать, находясь на дне глубокой и оттого очень темной щели, но то. что они увидали высоко над собой на уже освещенной части склона, заставило их на время отвлечься от воды. Там в месте наибольшей крутизны поворота ущелья вправо на высоте не меньше сорока метров над ними к склону всей плоскостью был припечатан большой одноставный бревенчатый плот с подгребицами, но без гребей в носу и корме. Это зрелище было примерно того же порядка, словно к поверхности высоченного сверхкрутого трека был бы припечатан паровоз. С какой мощью потока пришлось столкнуться тем бедолагам-сплавщикам, которые были, скорее всего, смыты с плота бешено мчащейся водой, он не мог даже вообразить. Если сейчас, после дождей, Кантегир стоял высоко и в шестой ступени шел со скоростью не меньше тридцати километров в час (моторные лодки с жителями Черемушек – штуки три или четыре, скопились ниже слива, не рискуя входить в порог), то что же творилось тогда, когда вода проносила плот где-то в нынешнем поднебесье?
В следующем году, разглядывая отметки разных судов на береговых скалах Подкаменной Тунгуски, сделанные во время весеннего половодья и завоза грузов в Байкит и Ванавару, они не нашли столь же высокой, сравнимой с Кантегирской «меткой» в виде плота, хотя подъемы уровня Подкаменной Тунгуски были очень известны и держались в районе метров тридцати.
В какие еще воды рек и озер погружал с тех пор столь понравившиеся ему лопасти весла Сережа, красноярский энтузиаст Кантегира? Может быть, снова в Кантегир? Два других красноярца – знаменитые братья-альпинисты Евгений и Виталий Абалаковы – тоже начинали свой путь к сложнейшим вершинам с Саянских гор и Саянских рек – Абакана и Казыра. Молодые и неимущие, но жаждущие открытий, они совершили в юном возрасте пешком и на плотах свои первые шаги в горных странах; та закалка, которую они получили в Саянах, наверняка послужила главным фундаментом их дальнейших успехов в высотных и стенных восхождениях. Евгения Михайловича Абалакова без преувеличения возносили над собой все, кто его знал. У них загорались глаза светом любви и восхищения, когда речь заходила о Жене Абалакове. Это был высший эталон и высший авторитет. К сожалению, он безвременно погиб в собственной ванне, вероятно, от угара. Потом на роль ведущего альпиниста страны выдвинется до того остававшийся в тени старшего брата Виталий Михайлович Абалаков. Возглавляемая им команда совершила множество первовосхождений и первопрохождений по до того небывалой сложности маршрутам. Кроме того, он стал известен всем альпинистам и путешествующим своими конструкциями специального снаряжения. Тогда рюкзаки, ледовые крючья, ледорубы и многое другое носили название «абалаковских». Тем не менее, в альпинистской среде его любили далеко не все. Выдвигались претензии к стилю его руководства командой и к монопольному положению в Федерации альпинизма, которую он долгие годы возглавлял. Но, как бы то ни было, он остался самой крупной фигурой после брата Евгения в советском альпинизме довоенных и послевоенных лет – до хрущевской эпохи в политике включительно.
Альпинизм сам по себе интересовал Михаила меньше спортивного туризма. В его мечтах горы выступали только как один из манящих объектов. В качестве других выступали водная стихия и тайга. Они идеально (или близко к идеалу) соединялись в водных походах среди таежных гор с гольцовыми вершинами.
При этом было лучше всего, когда маршрут по порожистым рекам перемежался прохождением лесистых горных озер. К такому излюбленному типу пейзажей были близки многие Карельские и Кольские маршруты, хотя вдоль них не было альпийских высот. И еще Михаилу бесконечно нравились морские и озерные пейзажи с изобилием шхер. Ему очень хотелось когда-нибудь увидеть Норвежские фиорды, но это желание так и не сбылось. Впрочем, ему грех было жаловаться. В родной стране имелось столько совершенно дивных красот, что на знакомство со всеми ними не могло хватить одной человеческой жизни. И оттого ни Норвегия, ни Западная и Северная Канада, ни Гренландия, ни Гималаи, которые он хотел бы увидеть, но не видел, не воспринимались им как трагическая личная потеря, хотя потерей они, конечно же, были. Виртуальными потерями, как, следуя моде, их можно было бы определить.
Однако там, где он бывал и ходил на самом деле, он обрел все высшие ценности, о которых беспрестанно мечтал. Это были любовь, вдохновение к творчеству, будь то литература или философия, абсолютная нетерпимость к фальсификации красоты, хотя мода на это почти безгранично распространилась в современном коммерциализированном низкопробном и нетребовательном к себе искусстве. А еще именно там начиналось постижение высших человеческих ценностей, выстраданное в суровых испытаниях походов и восхождений, главным итогом которых было знание о том, что сила духа важней и выше физической силы, что все свои главные свершения человек может сделать только сам, а не кто-то за него, будь то коллектив (включая народ и даже все человечество) и, тем более, не какой-либо общественный лидер. Высшее долженствование каждого сущего в этом смысле состояло в том, чтобы, преодолевая собственную слабость, достигать
