Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

будет тренировать. Или обратиться к Евгению Игоревичу Тамму, начальнику той первой Эверестской экспедиции, которая завершилась небывалым в истории восхождением одиннадцати человек по труднейшему на тот момент пути? Михаил и Марина познакомились с его дочерью, тоже Мариной, в походе по Нюхче-Илексе и Водлозеру. Правда, и с Мариной Тамм они не виделись уже много-много лет – двадцать по меньшей мере!

Кстати, если Михаил и имел право считать, что если когда-то совершил в своей туристской практике подвиг, то это случилось не в труднейших его походах по Кантегиру и Баргузинскому хребту или на Приполярном Урале, а по пути на Водлозеро во второй раз, когда он вместе с Терри добирался к началу маршрута по Ваме и Водле. Вот где Михаил сто раз думал, что помрет, прежде чем доберется до цели, таская сто двадцать килограммов при перемещениях из такси на поезд, из поезда на такси, из такси в аэропорту местных линий. На его беду, той весной шторм разбил в Петрозаводске гидроаэропорт, и в Куганаволок гидросамолеты больше не летали, а сухопутную полосу там еще и не строили. Поэтому долететь можно было только до Пудожа, а оттуда в с трудом найденном грузовике пришлось трястись по сквернейшей и пыльной дороге. Два дня потом он приходил в себя в Куганаволоке и на ближнем к нему острове, прежде чем сумел войти в нормальный походный режим. В то время его еще лечили антибиотиками. Это был единственный случай, когда Марина не захотела пойти с ним в поход и попросила отпустить ее в Крым. Сцена была не из приятных. Он словно получил неожиданный удар в поддых. Наверное, заслуженный, как он сообразил секундами спустя. И потому все-таки выдавил из себя: «Ну, что же, поезжай!» – уже наперед зная, как нахлебается дорогой в одиночестве (и в этом не ошибся). Марина провела отпуск недалеко от своего любимого Коктебеля и Кара-дага. Мучило ли ее одиночество, Михаил не спрашивал, а сама Марина не говорила. Однако больше она никогда не отказывалась от участия в походе с ним, куда бы Михаил ни предлагал пойти. Правда, еще однажды ее во время аккордной работы не отпустили в отпуск. Тут уж Марина сделать ничего не могла, и Михаил в тот год в полном одиночестве ходил по северной Ладоге.

А сейчас он опять-таки в полном одиночестве лежал в своей палатке далеко за Байкалом и удивлялся, куда его занесло в мыслях от сна о пристани М. И через воспоминания о бабушке и об отношении тети Мани к альпинизму («Сколько твоих товарищей погибло?»), а там и к губительной высотной астме, поражающей здоровых и весьма тренированных людей под официальной вывеской скоротечного высотного воспаления легких. И о своей собственной астме по пути к Водлозеру, и о том походе, в который Марина не захотела с ним идти.

Наконец, он перенесся к делам нынешнего похода. Сегодня предстояло встретиться с первым участком серьезных порогов, о которых он вычитал из отчетов, хранившихся в клубе туристов, и немногих известных ему публикаций. Надо было еще раз настроить себя на осмотрительность, тем более, что сначала вообще предстояло хоть немного привыкнуть к характеру здешних препятствий. Бояться он их не боялся, но знал, что панибратства они не простят. А раз он хотел закончить маршрут, чтобы вернуться к Марине возможно скорей (а он уже остро этого хотел), надо было поторапливаться не спеша и не пытаться протыриться на авось, даже если это покажется возможным.

В этот день он собирался в путь достаточно быстро и уже через два с половиной часа после выхода из палатки отвалил от гостеприимного берега, мысленно поблагодарив его за хороший приют. Греблось легко, даже радостно. Да и где еще можно было испытывать мускульное удовольствие, если не на таких участках – быстрых и простых? Там, где начнутся шиверы и пороги, будет уже не до этих чувств, а радость, скорей всего, сможет проявиться лишь на фоне усталости и изнеможения.

Устье притока, впадавшего слева из глубокой пади, осталось позади. Его струя почти до половины ширины Реки вторглась в ее поток подобием водной плотины, напомнив Михаилу Таловку, впадавшую в Енисей выше Большого Порога. Теперь надо было внимательно смотреть за признаками приближения препятствий, чтобы не быть в них втянутым с ходу и во-время остановиться.

Михаил по опыту знал, что даже очень мощные пороги далеко не всегда заранее заявляют о себе шумом или заметным увеличением уклона поверхности реки. Наоборот, вода выше порога нередко успокаивалась за счет подпора предпорожными скалами или камнями.

И сейчас он почувствовал, что здесь будет как раз такой случай. Михаил прикинул, к какому берегу лучше пристать для просмотра пути. Учитывая, что река поворачивала влево, он выбрал выпуклый левый берег.

Михаил пошел вниз слабо выраженной тропой прямо в чем был – с ружьем, патронташем, при топоре и спасжилете. Жилет мог выручить и спасти при случайном срыве в реку. Ружье вообще смешно было оставлять в тайге без присмотра, особенно в безлюдной тайге, где неизвестно, в чьих руках оно окажется, когда вернешься назад. То же и с топором, который вообще может понадобиться в любой момент. Михаил приближался к месту, где мимо камней, торчащих из русла, с шумом устремлялась вода, чтобы еще через сотню метров с грохотом свалиться вниз. Особых препятствий для подхода к сливу Михаил не увидел. Собственно порог представлял собой крутой водослив с высоты около двух метров. Ниже основная струя уходила к правому берегу и мимо крупных надводных камней устремлялась к следующей ступени и, сорвавшись с нее, разбивалась на множество струй среди камней шиверы. Запомнить, а затем выдержать выбранный путь по шивере было невозможно. Там надо было заниматься импровизированным слаломом.

Михаил сделал снимки в разных местах порога и вернулся к байдарке. Он старался подавить волнение, вызванное первым предстоящим ему экзаменом, причем далеко не простым. Он облачился в гидрокостюмную рубаху, закатал ее низ вместе с верхом колгот и натянул на талию бандаж, перекрывающий место закатки, потом надел на голову шлем «Мамбрин» и застегнул ремень под подбородком. На этом приготовления были закончены. Он сел в байдарку и направил ее к первому сливу.

Чем ближе становился ориентир – кубический камень, тем напряженней ждал Михаил, каким откроется перед и под ним ступень, с которой надо спрыгнуть. Он решил зайти в нее в двух с половиной метрах слева от куба. Подправиться на полметра в ту или другую сторону не должно было составить труда. Когда этот миг настал, он понял, что зашел очень точно и подправляться незачем.

Скользнув вниз, байдарка взметнула в обе стороны веер брызг, причем нос, как с радостью отметил Михаил, не зарылся в стояк. Тотчас он почувствовал противодействие встречного поверхностного течения в бочке, поскольку при торможении его качнуло вперед, и он изо всех сил быстро-быстро заработал веслом, чтобы поскорее выскочить из-под слива, и это достаточно легко удалось. Когда его подхватило выскочившее из глубины основное течение, он уже рассчитывал, когда совершить поворот вправо, чтобы попасть в ворота между намеченными камнями. Байдарка хорошо слушалась весла и руля, поэтому маневр прошел очень точно. Новый прыжок тоже сопровождался веером брызг, правда, не таким картинным, как первый, но любоваться было уже некогда. Начался слалом на высокой скорости по шивере, напомнившей ему Семишиверку на Кантегире. Здесь он тоже успевал уклоняться от камней, по большей части чисто, иногда толкался от камня, взяв веслом на укол и совсем редко чиркая кормой по окатанному боку валуна. Наконец, камни изредились и перед новым сгущением камней в шивере обнаружилось некое подобие плеса, по которому можно было подойти к правому берегу, и Михаил немедленно воспользовался им.

Выйдя из байдарки, он почувствовал и усталость, и радость. Все удалось, он прошел хорошо, но это стоило ему уж слишком заметного напряжения нервов и сил. Особенно нервов. Сказывался долгий перерыв в практике. Впрочем, постоянная практика такого рода тоже всегда утомляла до изнурения, когда препятствия бывали опасны и им не было видно конца. Возбуждение еще не отпустило его. Он все еще был эмоционально поглощен слаломом. Хорошо, что основные ступени каскада он просмотрел с берега. Это позволило сохранить силы для импровизации в шивере. И все-таки надо было научиться волноваться поменьше. А то, неровен час, можно доиграться до обморока или инфаркта. Михаил всегда ценил в себе то, что, как ни пугающе выглядели камни, сливы, струи и волны, после того, как он занимал свое место на борту, он воспринимал ситуацию при сплаве с холодной отрешенностью, словно сам был над собой водитель и судья, и этому высшему указчику не было особого дела, подвергается опасности гребец или нет. Подобное ощущение появилось у него и сегодня, но Михаилу хотелось, чтобы оно стало устойчивым и постоянным. И еще он мечтал