Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, скорей всего ему хотелось прикоснуться и приобщиться к неведомой, но безусловно существующей духовной субстанции, посредством которой, оставив тело, он смог бы перенестись духом и душой к Марине или принять ее дух и душу здесь, у себя. Увидеться с ней и с родными собаченьками, по которым тоже постоянно скучал как по малым детям – вот это ему действительно было нужно, но к тайне волшебных перемещений он, по грехам своим и запоздалости мистико-эзотерического развития, не был приобщен.
Что в таком случае ему оставалось хотеть, сидя здесь, над рекой, рядом со своей палаткой? Просто чувствовать себя частью природы, которая его вроде бы и не ждет и без него не скучает? Слиться с ней для него было не более реально, чем например, чучелу сделаться естественной частью зернового поля или огорода.
Однако чувствовать себя внутри природы было для него крайне важно. Для чего еще уходить от цивилизации в одиночество, если не для того, чтобы внимать гласу пустыни, зову звезд, видениям из памяти?
Ведь все равно нашу тонкую суть заберут из плотного материального мира, в который мы временно помещены и в котором пытаемся комфортно устроиться с помощью хитростей цивилизации, переместят в другое пространство, в другую реальность, где действуют другие законы естества, где само естество, включая время, другое, скорей всего, пока непредставимое для нас. Что же нам дано взять с собой отсюда ТУДА после прохождения очередного семестра тренинга и испытаний?
Очевидно, то, о чем мы имеем самое смутное представление – о нашем истинном характере, с каким мы явились в этот мир, и о том, что мы в себе и в нем изменили, что прибавили со знаком плюс или минус – короче то, о чем мы с трепетом узнáем, когда нас призовут на страшный Небесный Суд – и не раньше. Последнее, правда, не исключает нашей обязанности стараться кое-что представить себе заранее, что тогда сочтут за заслугу, а что за ужасный грех. Если б такое сознание было свойственно нам с малых лет, возможно, у нас появился бы шанс превратиться из неудачливых рабов Божьих, барахтающихся в своем несовершенстве в каждой новой инкарнации (как и в прежних), в сознательных сотворцов Всевышнего, осуществляющих развитие какой-то части Мироздания в точном соответствии с Промыслом Божьим. Но до статуса Сотворцов надо расти и расти, самостоятельно догадываясь, что делать, чего не делать, и твердо зная одно: ошибки нам дорого обойдутся, а без самообуздания перед лицом разнообразных соблазнов своего духовного роста нам никак не достичь.
Погруженный в привычные раздумья, Михаил в конце концов перенес свое кресло-матрац внутрь палатки, залез в «слоновью ногу», поворочался, вспомнил Марину, детей, внуков и собак, обратился с мыслями о них к Богу и вскоре заснул.
В тот раз Михаил договорился с Мариной о том, что встретит ее через день на пристани М… Ему самому было несколько странно, что он отправился туда без нее, словно не мог подождать дома еще пару дней. Но факт оставался фактом – он был на борту судна на воздушной подушке один. Кто ему посоветовал побывать в окрестностях пристани М., он уже не помнил, но по виду это был приличный и знающий человек. Судно могло лететь на своей воздушной подушке не только над водой, но и над сушей – и действительно летело над степью со скоростью свыше ста километров в час, пронзая корпусом воздух и превращая его за собой в беснующиеся струи и вихри. Он смотрел с кормы вниз и назад, на убегающую от него Землю, всю сплошь покрытую желтой сухой мятущейся травой, пока кто-то не прокричал над его ухом, пробиваясь сквозь рев турбин, пропеллеров и вентиляторов: «Пристань М…!» – и тотчас от толчка в спину вылетел за борт и увидел, что лицом вниз летит над сушей, почти не отставая от своего судна, как вдруг Земля под ним разверзлась, и он вылетел за кромку обрыва высокого берега и продолжил полет уже над синей водой, пока, наконец, по параболе не спикировал в нее, выбив своим телом тучу брызг. Омерзительное чувство катастрофы и ожидания последнего удара сменилось мыслью, что он все-таки уцелел и надо попробовать выбраться на берег. Во время полета он увидел, что совсем близко от его траектории находится желтая отмель, покрытая очень тонким слоем воды, попади на которую он бы непременно разбился. Удара, всплеска корпуса улетевшего вперед судна Михаил не видел и не слышал, а вынырнув и подняв голову над водой, и вовсе перестал думать о нем. Надо было выживать. Михаил сделал несколько гребков и попробовал достать ногами дно. Получилось. Вставая на ноги, он увидел недалеко впереди от себя на песчаном пляже довольно большую компанию тепло одетых рыбаков в высоких сапогах, с рюкзаками и зачехленными удилищами, которые только что поднялись с песка, судя по тому, что многие из них еще отряхивали ладонями свои зады. Они уходили вниз по течению, успев, по-видимому, неплохо провести время: походка показывала, что они уже порядком набрались. Михаил не сразу понял, кого они напомнили ему своим явным нежеланием смотреть в его сторону, но немного спустя осознал, что точно так же встали и молча, не оглядываясь, пошли прочь от мельничной плотины на реке Граничной два разочарованных зрителя – офицер и деревенский мужик. Надо думать, они явились посмотреть, как слетевшиеся на майские праздники туристы будут барахтаться после прохождения мельничного желоба ниже плотины, упуская свое барахло. Михаил, высадившийся с Мариной перед плотиной, прикидывал, что тут можно сделать в желобе, который был чуть шире байдарки и к тому же на небольшой высоте был перекрыт частыми распорками. Выходило, что либо желоб надо проходить лежа, либо спускать лодку вниз на бечеве без экипажа. Направить судно бечевой туда было непросто, да и в случае, если бы оно вошло в желоб точно, оно почти сразу скрылось бы из вида. Легче было завести судно в желоб самому, а затем, не теряя ни микросекунды, улечься в байдарке на спину, уложив весло вдоль деки и придерживая его рукой, чтобы не упустить от себя, потому что внизу надо было сразу вскочить и грести к берегу, чтобы взять Марину. Все получилось очень эффектно. Байдарка – для зрителей – как будто пустая и без привязи – пулей выскочила из крутого желоба и пошла к берегу через плес. И вдруг из нее поднялся человек и, как ни в чем не бывало стал грести, направляя судно совсем не туда, где его ждали, и пара зрителей сообразили, что ни зрелищем, ни поживой для них здесь больше не пахнет. Было отчего разочароваться. Как и этим рыбакам, напоминавшим стервятников, слетевшихся на верную добычу и совершенно обманувшихся в ожиданиях. Впоследствии с тем или иным риском Михаил не раз применял такой «лежачий» прием прохождения в разных быстротоках из-за своего стойкого отвращения к обносам.
А сейчас Михаил повернул в противоположную от рыбаков сторону и поднялся на береговой яр, над которым уже пролетел, наверху оглянулся, вновь припомнив все, что случилось, и подивился той слаженной, четкой работе штурмана и матроса, ответственных за точное пассажирометание на пристань М. Чувствовался солидный опыт экипажа в таких делах, как и прекрасные актерские способности того агитатора-доброхота, который был, скорей всего, постоянным поставщиком пассажиров на пристань М. Только тут Михаил вспомнил о Марине и о том, что послезавтра точно так же будут выбрасывать за борт и ее. Пронзивший его ужас требовал что-то немедленно предпринять для спасения любимой, но не успев ничего придумать, Михаил проснулся…
Все еще находясь во власти кошмара, он стал и так, и эдак вспоминать полное название этой дьявольской пристани, но оно не давалось. Наконец, он оставил попытки расшифровать букву «М» и начал думать о гораздо более важном – что это был за сон и о какой угрозе он мог предупреждать? Это был первый цветной сон в его жизни – до этого он видел только черно-белые. Перебор в уме различных вариантов, ни к какому выводу не приводил. В конце концов ему стало ясно одно. Для того, чтобы не подвергать опасности Марину, надо перво-наперво не оставлять ее одну, а, кроме того, не слушать советов чересчур старательных, но незнакомых доброхотов.
Снаружи уже начало светать. Михаил снова заснул, а когда пробудился, на крыше палатки уже играли солнечные пятна и тени. Он принялся соображать, что же означали собой основные цвета увиденного под утро сна – синий и желто-охристый. Синей была
