Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв. - Антология

Безумный, дряхлый и слепой король,

С ним рядом – подхалимы-болтуны,

Играющие царедворцев роль,

Бездарных предков жалкие сыны,

Честь нашу пожирающая моль,

Пиявки, кровь сосущие страны;

Несчастный голодающий народ,

Перед бесстыдной властью павший ниц;

Солдаты, превращенные в убийц

Свободы, в мародерствующий сброд;

Ничтожный, гнусно блеющий сенат,

Религия, чей идеал – Пилат;

Гроба, гроба… Ужель из них взлетит

Звезда победоносная – в зенит?

Никогда

О мир! о жизнь! о тени

Минувшего! Последние ступени

Я перешел, и вниз гляжу – туда,

Где навсегда исчез мой свет весенний.

    Вернется ль? – Никогда!

    Я сам на всех распутьях

Моих дорог распят. На голых прутьях

От юности цветущей – ни следа.

Печаль еще способна всколыхнуть их,

    Но радость – никогда!

Джон Клэр

1793–1864

Клэр родился в бедной семье, получил только начальное образование. С юности сочинял стихи и песни. После ряда неудачных попыток издал по подписке «Стихотворения, описывающие сельские сцены и пейзажи. Сочинение Джона Клэра, крестьянина из Нортемптоншира» (1820). Как ранее Бёрнс, был замечен просвещенными покровителями, побывал в Лондоне, познакомился с Кольриджем и Хэзлитом, издал вторую книг стихов, а спустя несколько лет и третью – «Пастушеский календарь» (1827). Дальнейшая судьба Клэра трагична. Двойная жизнь «поэта-пахаря» и беспросветная бедность (у него было семеро детей) подорвали его здоровье, и последние двадцать пять лет он провел в приюте для душевнобольных, где в промежутках между приступами бреда продолжал сочинять стихи, порой замечательные.

Поэт-крестьянин

Любил он в мае плеск ручьев,

    И ласточек полет,

И выгон, пестрый от цветов,

    И в тучах небосвод.

Когда он слышал грома гул,

    То был Господень гром,

В вечерней мгле на берегу

    Стоял Пророк с жезлом.

Любое в мире существо,

    Букашка и паук,

Священным были для него

    Твореньем Божьих рук.

Отроду молчалив и тих,

    Задумчив с детских лет,

Крестьянин в тяготах своих,

    В мечтаниях – поэт.

Вечерняя звезда

О Геспер, гаснет небосвод,

Густеет сумрак быстро;

В тебе одном сейчас живет

Земной надежды искра.

О Геспер, на траву легло

Тумана полотенце,

Как будто млечное тепло,

Дыхание младенца.

О Геспер, ты своим лучом

Ласкаешь мир влюбленно;

Роса невидимым дождем

Кропит земное лоно.

О Геспер, отблеск твой дрожит,

Как влага на реснице,

И пилигриму говорит

О том, что все простится.

Сидел на ветке ворон

Сидел на иве ворон

И перьями сверкал,

А пахарь шел за плугом

И громко распевал:

«Свежа, как розовый бутон,

Молочница моя,

Я по уши в нее влюблен,

А дéвица – в меня!»

    Так пел крестьянин на ходу,

    Ведя по пашне борозду.

«Не нужно мне палат златых,

Богатства в сундуках,

Люблю молочницу мою

С румянцем на щеках.

Когда она доить коров

Шагает по росе,

Она, как Феба, хороша

В простой своей красе!»

    Так пахарь пел, и все вокруг

    Звенело песней – лес и луг.

«Моя любовь резва, юна,

Жизнь за нее отдам,

В холщовом платьице она

Не хуже модных дам.

Нежна, как лилия в лугу,

Как в гнездышке птенец…»

Встряхнулся ворон на суку

И каркнул: «Молодец!»

    Так пахарь на ходу слагал

    Свой деревенский мадригал.

Наш ворон тоже был влюблен

И, чувствами объят,

Старался тоже сверху он

Прокаркать что-то в лад.

А пахарь шел и глотку драл

И нажимал на плуг,

И громким эхом отвечал

Ему весь мир вокруг:

    «Люблю молочницу мою

    И во всю мочь ее пою!»

Видение

Я к небесам утратил пыл,

От похотей земных устал,

Я сон прекрасный возлюбил —

И Ад против меня восстал.

Ценой утраченных отрад

Стяжал я вдохновенья дар

И, радости бессмертной бард,

Возжег в душе небесный жар.

Любимую я потерял,

В ней было все мое добро;

Но я у солнца луч украл

И превратил его в перо.

Я жизнь и славу пережил,

Преодолел земную глушь

И дух свой вольный приобщил

К бессмертному созвездью душ.

Приглашение в вечность

Пойдешь ли, милая, со мной —

о девушка, пойдешь ли ты

в туман и холод ледяной,

в ущелья мглы и темноты —

туда, где не видать ни зги,

где в никуда ведут шаги

и ни звезды во мгле ночной, —

пойдешь ли, милая, со мной?

Где вал восстанет выше скал,

и в прах осядет горный кряж,

и превратится пик в провал,

и мир исчезнет, как мираж, —

не испугаешься ли тьмы,

где будем мы – уже не мы,

где нет ни рук, ни губ, ни глаз,

где братья не узнают нас?

Пойдешь ли, милая, со мной

в ту смерть, несходную с земной,

где станем вместе ты и я

жить без имен и бытия —

жить вечно – и ничем не быть,

лишь зыбкими тенями плыть

в пустой бездонности небес —

другим теням наперерез?

Готова ли ты жить, скажи,

в таком краю, где нет межи