Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

встречи, / Лишь во сне яркий факел горит» («Я скольжу по коричневой пленке…»), «В снах домашних своих, как Ролан<д>, я бываю неистов: / Побеждаю врагов — королей и валетов трефей» («Ожидание длилось, а проводы были недолги», 1973; АР-14-136), «Я во сне воинственный!» («Мои похорона»).

В целом же ситуация «Баллады о гипсе» восходит к песне «Надо уйти» (1971): «Но чувства полгода дрожат в холодах» (АР-3-54) = «Потом я год в беспамятстве валялся <…> Все чувства заменили — вместо них сплошная боль» /3; 185 — 186/ (сравним еще в черновиках «Того, который не стрелял», 1972: «Я раны, как собака, лизал почти что год. / В госпиталях, однако, вошел в большой почет»; АР-3-126; и здесь же он «валялся»: «Полгода провалялся по всем госпиталям»; АР-3-128); «И души надолго застряли во льдах» (АР-3-54) = «Во сне душа стучится из-под гипсовых оков» /3; 186/. Но несмотря на то, что в ранней песне лирический герой был готов держаться до последнего: «И все-таки я допою до конца» /3; 123/ (как в «Конях привередливых», 1972: «Я куплет допою»), — в «Балладе о гипсе» он вынужден констатировать: «Я не-допел, я потерпел фиаско» /3; 186/.

Различие также состоит в том, что в песне «Надо уйти» герой не видит для себя выхода: «Смыкается круг — не порвать мне кольца!», — а в «Балладе о гипсе» он не только смиряется с этой ситуацией, но даже радуется ей (при этом иронизируя над собой): «И клянусь, до доски гробовой / Я б остался невольником гипса!»7‘9

***

Находясь в гербарии, лирический герой понимает, что уже сам начал сливаться с остальными «насекомыми» и терять человеческий облик («Мой класс — млекопитающий, / А вид… уже забыл» /5; 70/, «Уж мой живот зазеленел, / Как брюшко у жуков» /5; 369/), поэтому он решает «сорваться со шпилечек» (АР-3-14), «напрячься и вос-кресть» (АР-3-10).

Такое же намерение встречается в следующих цитатах: «И если бы оковы разломать — / Тогда бы мы и горло перегрызли / Тому, кто догадался приковать / Нас узами цепей к хваленой жизни» /4; 66/, «Я перетру серебряный ошейник / И золотую цепь перегрызу» /4; 63/, «Я из повиновения вышел / За флажки — жажда жизни сильней!» /2; 130/.

Неудивительно, что это стремление к свободе охватывало всех, кто слушал «Охоту на волков» на репетициях спектакля «Берегите ваши лица» (1970): «Кульминацией спектакля стала ставшая потом знаменитой песня Высоцкого — “Охота на волков”. “Я из повиновения вышел — / За флажки, — жажда жизни сильней!” — пел и кричал поэт и актер Высоцкий, раскачиваясь на протянутых через сцену пяти канатах (нотные линейки) и прямо обращаясь к нам, зрителям. <.. > И для нас, сидевших в зале, это был призыв к действию. Пора из “повиновения выйти”! Зал был так наэлектризован, что, казалось, стоит Высоцкому пойти на выход, как все рванут за ним. <…> Признаюсь, было страшно. Острый холодок ужаса от такого неповиновения охватил многих. Это было предощущение беды»[1746] [1747]. И действительно, спектакль был запрещен именно из-за этой песни.

Теперь остановимся на связях «Гербария» со стихотворением «Я скачу позади на полслова…» (1973): «Я похож не на ратника злого, / А скорее — на злого шута» = «Я злой и ошарашенный / На стеночке вишу»; «Копьем поддели, сбоку подскакав» = «Корячусь я на гвоздике, / Но не меняю позы»; «Назван я перед ратью двуликим» = «Вот потому он, гражданы, / Лежит у насекомых».

В стихотворении герой лежит на поле битвы, и власть, предварительно обезвредив его («Мечи мои поломаны, а топоры зазубрены»; АР-14-193), издевается над ним: «И топтать меня можно, и сечь». А в песне он лежит в гербарии, «проткнутый иголкой». В обоих случаях представлен мотив пыток.

Кроме того, власть изолирует героя, однако он по-прежнему мечтает о борьбе: «Меня на поле битвы не ищите — / Я отстранен от всяких ратных дел <…> Я брошен в хлев вонючий на настил» = «Лихие пролетарии, / Закушав водку килечкой, / Спешат в свои подполия / Налаживать борьбу, / А я лежу в гербарии, / К доске пришпилен шпилечкой, / И пальцами до боли я / По дереву скребу».

И заканчиваются оба произведения тем, что герой вырывается на свободу из хлева и из гербария: «Влечу я в битву звонкую да манкую — /Я не могу, чтоб это — без меня!» = «За мною — прочь со шпилечек, / Сограждане-жуки!».

В стихотворении «Я скачу позади на полслова…» лирического героя выбили копьем из седла, а в «Балладе о гипсе» его сбил самосвал. В результате герой оказывается в несвободе: «Зазубрен мой топор, и руки скручены <.. > Пожизненно до битвы не допущенный» = «И вот по жизни я иду, / загипсованный». Но, несмотря на это, он мечтает вырваться на свободу: «Влечу я в битву звонкую да манкую» = «Мне снятся свечи, драки и коррида»81. Поэтому в обоих произведениях встречаются рыцарские мотивы: «Я скачу позади на полслова / На нерезвом коне без щита <.. > Кольчугу унесли — я беззащитен / Для зуботычин, дротиков и стрел» = «Но… броня на груди у меня, / На руках моих — крепкие латы. / Так и хочется крикнуть: “Коня мне, коня!”,

- / И верхом ускакать из палаты» («скачу» = «ускакать»; «на… коне» = «Коня мне, коня!»; «кольчугу» = «бропя… латы»). В балладе герой хочет ускакать из палаты, а в стихотворении — вырваться из хлева: «Я брошен в хлев вонючий на настил».

Что же касается мотива революции в «Гербарии», то он восходит к «Песенке про Козла отпущения» и к «Песне мыши»: «Когда б превратились мы в китомышей — / Котов и терьеров прогнали б взашей!» /4; 334/ = «Мы с нашей территории / Клопов сначала выгнали / И паучишек сбросили / За старый книжный шкаф»[1748] [1749]. Сюда примыкает мотив избавления от советской власти и от негатива в целом: «Мы гоним в шею потусторонних — / Долой пришельцев с других сторон!»83 («Марш антиподов»), «Дурацкий сон, как кистенем <.. > Я силился прогнать его» (АР-8-67), «Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я / Гоню их прочь, стеная и браня» («Две просьбы»), «Сон мне снится — вот те на: / Гроб среди квартиры. / На мои похорона / Съехались вампиры. <…> Я ж их мог прогнать давно / Выходкою смелою» («Мон