Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Представляет интерес также черновой вариант «Гербария»: «И с нашей территории / Лазутчиков мы выгнали / Из высшего сословия — / Медянок и гадюк» (АР-314). Очевидно, что высшее сословие является символом власти, так же как в «Сказочной истории: «И пошли летать в столице / Нежилые небылицы <.. > И в мансардах возле крыши, /Ив местах еще повыше / Разговоры говорят», — и в черновиках «Заповедника»: «Дорогие высшие / Существа! / Вам лесные жители / Бьют челом» /3; 462/. В подобном ключе можно рассматривать и строку «Пусть в высшей лиге плетут интриги» из «Песни о хоккеистах», где мы предположили аналогичный подтекст, тем более что такие же интриги «плели» Кащей бессмертный в «Сказке о несчастных лесных жителях» («Девку спрятал, интриган!») и окружение лирического героя в «Моем Гамлете», где он выступал в роли принца — племянника короля Клавдия («Я прозевал домашние интриги»).
В заключительных строках «Гербария» место лирического героя занял «другой»: «Жаль, над моею планочкой / Другой уже прибит». Подобная же замена наблюдается в «Песне микрофона»: «Отвернули меня, умертвили, / Заменили меня на другой». И в обоих случаях герой говорит об этом с сожалением, хотя в большинстве случаев мотив преемника в его стихах носит позитивный характер: «Я ухожу — придет другой» /2; 204/, «И сегодня другой / Без страховки идет» /3; 218/, «Досадно, что сам я немного успел, / Но пусть повезет другому» /2; 88/, «Только чашу испить не успеть на бегу, / Даже если разлить — всё равно не смогу. <…> Что же с чашею делать
— разбить? Не могу! / Потерплю — и достойного подстерегу» /5; 189/, «Другие придут, сменив уют / На риск и непомерный труд, — / Пройдут тобой не пройденный маршрут» /1; 226/, - тот самый «маршрут», который лирическому герою не удалось пройти в «Натянутом канате» и в «Прерванном полете».
Но как ни хотел герой вырваться из гербария, всё же, когда ему это удалось, он сожалеет о том, что на его место «другой уже прибит», причем «прибит» именно на его место, так как оказался таким же смелым и непримиримым.
***
Многие мотивы из «Гербария повторятся в «Письме в редакцию телевизионной передачи “Очевидное — невероятное” из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи» (1977), которую мы подробно разбирали в предыдущей главе, показав, что поэт там вывел себя в образе целого ряда персонажей: «бывшего алкоголика, матершинника и крамольника», «бывшего физика Венцеля», параноика, «контры Рудика Вайнера» и механика (с. 133, 134, 168 — 176, 353, 492, 497, 564, 565). Однако многие мысли, близкие авторским, высказывают и все остальные обитатели Канатчиковой дачи.
Если лирический герой «к доске пришпилен шпилечкой», то пациентов психбольницы «прикрутили к спинкам коек».
В «Гербарии» дается описание различных видов «насекомых»: «Под всеми экспонатами — / Эмалевые планочки, — / Всё строго по-научному: / Указан класс и вид», — а в «Письме» тоже идет речь о разных социальных слоях: «Возлежит на сотнях коек / Населенье всех прослоек» (АР-8-52).
Лирический герой говорит от лица «насекомых»: «Когда в живых нас тыкали / Булавочками колкими…», — а обитатели Канатчиковой дачи жалуются: «Нас врачи безбожно колют»[1750]. Поэтому лирический герой называет зоологов мучителями, а «параноик» называет врачей изуверами: «Мучители хитры» (АР-3-14) = «Развяжите поло-тенцы, / Иноверы, изуверцы!».
В обоих случаях встречаются мотивы воя: «Мы вместе выли волками» (АР-314) = «Сорок душ посменно воют» /5; 136/, - и пожизненного заключения: «Навек гербарий мне в удел?! / Расчет у них расчет таков» /5; 369/ = «Мы же — те или иные — / Все навечно выходные» /5; 472/.
«Насекомые» обращаются к лирическому герою: «Пищат: “Сума вы спятили, / Невиданный доселе!”» /5; 368/, - и точно так же назовут другого авторского двойника (механика) обитатели Канатчиковой дачи: «Сумасшедший — что возьмешь!».
В гербарии власти, обращаясь к толпе, называют лирического героя изгоем: «Вы привилегированы, / А он — уже изгой» /5; 367/. Похожая картина возникнет и в сумасшедшем доме: «Тот — сбежавший, тот — изгой» (С5Т-4-253). Причем в «Гербарии» поэт выводил себя не только в образе изгоя, но и сбежавшего: «Скандал потом уляжется, / А беглецы все дома» (АР-3-16).
Пока же лирический герой и пациенты Канатчиковой дачи, не видя выхода, размышляют о самоубийстве: «Мне в пору хоть повеситься» (АР-3-6) = «Нам осталось уколоться / И упасть на дно колодца»; «А то пойдет так далее, / Конец, пиши — пропало'.» /5; 369/ = «И там пропасть на дне колодца, / Как в Бермудах, навсегда».
В обеих песнях герои мечтают вырваться на свободу: «Но нас свобода вылечит» (АР-3-14) = «Дайте рупор, дайте волю, / Отпустите на два дня!» (АР-8-49). С подобным же призывом выступал лирический герой в «Жертве телевиденья» (1972), где также находился в психушке: «Дайте рупор, дайте волю» = «Есть телевизор — подайте трибуну / Так проору — разнесется на мили».
В «Гербарии» герой понимает, что нужно «напрячься и воскресть» (а до этого он говорил: «Когда в живых нас тыкали…»), поскольку все обитатели психушки (то есть того же гербария) — «в прошлом — люди, нынче — нет» (АР-8-52), и поэтому устраивает революцию: «Скандал потом уляжется, / А беглецы все дома. / Живут жуки и, кажется, / Живут не насекомо» (АР-3-16). А пациенты Канатчиковой дачи сетуют: «Но для бунта, для скандала / Нам вождя недоставало» (АР-8-36), — то есть, по сути, им не хватало лирического героя Высоцкого.
***
Работа над «Гербарием» началась в 1975 году, и тогда же было написано карточное стихотворение «Говорили игроки…»: «Мне маститые юнцы — / Тоже, в общем, молодцы — / Передали слухи: / Чтоб я слушался старух, / Этих самых старых шлюх — / Шлюхи всё же шлюхи. <.. > Им — хоть финт ли, фрап ли, — мы / Все давно засвечены» /5; 611/ = «Жужжат шмели солидные, / Что надо подчиниться. <…> Мы вместе горе мыкали — / Все проткнуты иголками!» /5; 70, 74/ («маститые» = «солидные»; «чтоб я слушался старух» = «что надо подчиниться»; «все давно засвечены» = «все проткнуты иголками»).
Еще один образ, подобный маститым юнцам и солидным шмелям, встретится в
