Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

смиренье, значит, Господу Богу угодно, и допрежь того – власти, значит». Ну и про святых угодников, а так и земных, про все обскажет с толком и понятием.

Слышали: батюшка очень уж гневался на сельчан за сходку. Как бы анафему не пропел бунтовщикам! Ой, беда, беда! Грехи, грехи!..

Василий Ощепков, выбранный на последней сходке председателем сельской управы, тоже шел в церковь с женою и двумя сынами. Слыл за безбожника после фронта, а вот проняло же! Принарядился – не в шинели, а в новом пиджаке, картуз к тому же не военный, сапоги начищены, «Георгия» несет на груди, и баба его в новой сарпинковой юбке и черном платке, в ботинках, у входа в церковь осенила себя крестом, и парнишки перекрестились. Сам-то только картуз снял.

А вот и Алексей Пескуненков с бабою и старухою. Ишь ты! Вот уж он-то громче всех орал: «Не с белыми жить, а с Советами; не за белых воевать, за Советы!» Ужо батюшка Григорий наставит на путь истинный буйную головушку.

Ох, грехи, грехи!

Кульчицкого не видели. Ну да он – окончательный безбожник! Как кузнец – всех мер, ничего не скажешь, а вот линию гнет – упаси бог. Истый каторжник. Еще при царе водворили в Дубенское на вечное поселение после каторги, тут и прикипел. В жены взял Клавдею Теплову, да не повенчался в церкви: не из православных, мол, католик. Ну а Клавдея прошла в церковь. Все видели. Пущай помолится за себя и за своего безбожника.

Заполнили церковь под завязку, как мешок с пшеницей. В притворе, на крыльце – всюду набилось народишку. Давно столько не собиралось. Началась заутреня.

IV

Было раннее сизое утро с легким морозцем, солнышко всплыло над Дубенским; воробышки радостно чирикали, будто довольные тишиной и смирением дубенцев, избы и крестовые дома румянились на солнышке. Благодать, благодать Господня!..

И вдруг в тихую благодать Господнюю, как пуля в порожнюю бочку, – цокот копыт, цокот копыт!..

Ка-аза-аки!

– Гляньте, казаки скачут! Казаки! – ахнули сельчане на крыльце, не вместившиеся в храм Божий.

Казаки в шинелях, картузах, при шашках и карабинах моментом окружили церковь.

Фыркают кони, тускло отливают чернью стволы карабинов, сияют на солнце эфесы шашек.

Пароконный рессорный ходок, а в коробке – двое господ тесно друг к дружке.

Кто бы это?!

– Есаул Потылицын!.. Кааратель!..

– Сам Зефиров! – узнал один из мужиков.

Какой Зефиров! Еге! Начальник уездной милиции! Вон и подхорунжий Коростылев командует отборными казаками.

Сколько прикопытило?! Милиционеры в седлах с прапорщиком Савельевым. Ого!.. Беда!..

Народишко жаманул в храм Божий – пищали, да лезли, давя друг друга, чтоб не быть схваченными на крыльце.

Рессорный ходок остановился у церковной ограды.

Начальство припожаловало!

Есаул Потылицын, при шашке, револьвере, по серой бекеше – ремни крест-накрест, спрыгнул с ходка. За ним сошел Зефиров, подозвал к себе начальников милицейских участков Мамонтова и Коркина. Все двинулись к воротам, важные, сосредоточенные.

Десять конных милиционеров и сорок казаков – силушка.

Ого-го-го!

Есаул Потылицын распорядился: трем казакам и пятерым милиционерам остаться возле церкви, чтоб ни одна посконная душа никуда не улизнула, а всем остальным – охватить улицы и переулки, вытаскивать из домов, подполий, со всех нор дремучее дубенское отродье и гнать плетями сюда, на площадь. Да побыстрее!

По личному распоряжению управляющего уездом эсера Тарелкина, а он в свою очередь получил телеграфное распоряжение от управляющего губернией Троицкого, «двадцать пять злостных элементов Дубенского, двадцать пять таких же элементов деревни Черемушки, сорок элементов села Субботина Каптыревской волости, соответственно выпоров как подстрекателей к бунту, препроводить в тюрьму», что и следовало исполнить сперва в Дубенском, а затем в Черемушке и Субботине. Казачий отряд подхорунжего Коростылева подобран лоб ко лбу; уездные милиционеры тоже маху не дадут – вдох и выдох у каждого медвежий – сила! Ну а сила – солому ломит.

Солнышко припекало…

Зефирову и Потылицыну жарковато в бекешах, в тень спрятались, поджидая начала экзекуции. Казаки и милиционеры гнали мужиков и баб из деревни – не все же были на заутрене. Некоторых мужиков вытаскивали даже из подполий, погребов, стаюшек и, влупив им горяченьких, погнали: «Бегом, бегом! Мы вам покажем, как горланить на сходках!»

Зефиров отослал милиционеров, чтоб притащили на площадь к церкви стол со стульями и лавки для порки – из любых домов, без рассуждений:

– Да веревки не забудьте!

Бабы испуганно охали, глазея на начальство, мужики повздыхивали, и каждый старался нырнуть за чью-нибудь спину – уж больно страшно стоять перед грозными очами начальников!

Стол поставили на теневой стороне у церкви, тут же пять лавок – сготовились…

Из церкви никто не выходил – ни поп Григорий, ни прихожане.

– Они что, задумали отсиживаться там до нового светопреставления? – спросил есаул Потылицын, косясь на Коростылева. – Пошли кого-нибудь! Пусть крикнет: если через полчаса не выпростаются из церкви, то будем выпускать по одному, и каждый получит пятьдесят плетей, как за сопротивление существующей народной власти!

Туманно, но верно: как можно сметь свое суждение иметь при «существующей народной власти»? Ай-я-яй! Никак нельзя.

Подействовало…

Упаренные от спертого воздуха в церкви, прихожане выходили на воздух…

У воротцев стояли казаки с Коростылевым и местным жителем, по прозвищу Самошка-плут, который должен был опознавать людей, внесенных в список.

– Ощепков? В сторону! Пескуненков? В сторону!

Одного за другим, одного за другим – паленым запахло.

А вот и учительница, Евгения Петровна, этакая миленькая, румяная, разнаряженная в ажурной белой шали, в городчанской жакетке, а с нею жених, тоже учитель, из Тигрицка. Учителя пропустили, а Евгению Петровну – в сторону, вот сюда, до кучи.

Молодой учитель возмутился:

– Да вы что, господа? Она же учительница! Разве это возможно?

– А это што за фигура? – спросил Коростылев у Самошки-плута.

Тот, долго не думая, бухнул:

– А хто? Большевик, ясный день. Слышал вот: ночью какие-то темные люди приехали верхами к избе Кульчицкого. На двух конях, говорили. Из тех, однако.

– Я учитель из Тигрицка, – учитель назвал себя.

– Ну уж, извини-подвинься! Давай-ка поближе к учительнице!

– Кульчицкая! – шепнул Коростылеву Самошка-плут.

– Ага! – Коростылев схватил Клавдию Егоровну за рукав жакетки, швырнул в кучу арестованных смутьянов.

Псаломщик Феодор шел с батюшкой Григорием. И псаломщика поволокли в кучу. Тот взревел:

– Батюшка Григорий! Я же при сане! Ко власти лоялен, и вам то известно, батюшка.

Мордастенький батюшка умиленно ответил:

– Не суетись, Феодор, как, значит, не при сане, а псаломщик. И не лоялен, значит, паки того, злоязычен. И, кроме того, значит, непотребно вел себя на сходках. Так, значит, претерпеть надо, брат. Не обо всем, значит, информировал меня, как обязывался.

Речь батюшки Григория весьма понравилась Потылицыну и Зефирову. Батюшку пригласили к столу и на стульчик усадили. Он сытыми глазками поглядывал на прихожан: славно, славно! Давно пора, значит, беса изгнать из смутьянов!..

Но где же Кульчицкий?

– А ну, погляди! – подтолкнул Самошку-плута Коростылев.

Самошка взобрался на стул, глядел туда, сюда – не видно.

Коростылев повернулся к жене Кульчицкого.

– Где твой бандюга-каторжник?

– Да разве он бандюга? Хоть у кого спросите. Што же это…

– Молчать! Где он, бандит?

– Уехал.

– Куда уехал?

– На охоту, в тайгу. Еще вечор уехал.

Самошка-плут не дал соврать:

– Видел я иво, когда пастух коров собирал, сам он корову гнал в стадо. Дома гад спрятался.

Коростылев откомандировал Самошку-плута с двумя конными казаками, чтоб отыскали Кульчицкого:

– Хоть из-под земли вытащите и гоните в три шеи сюда!

Селестина и Ной завтракали, когда к крыльцу пасеки кто-то подъехал на коне.

Ной быстро вскочил из-за стола, взглянул на стену.

На сохатиных рогах висели одежда и оружие…

Вошел Кульчицкий, встревоженный, сверкнул серыми глазами и вместо «здравствуйте» преподнес:

– Каратели в Дубенском! Казачий эскадрон подхорунжего Коростылева с милиционерами. Народ захватили в церкви, а кто был дома – плетями гонят на площадь. Мне удалось выскочить через огород, конь у меня недалеко был спутан. Никиту Зотова, пастуха, погнал в Черемушку людей поднимать. А сам на заимку Василия Ощепкова помчусь. Надо успеть! Там у нас скрываются надежные ребята из Белой Елани: Мамонт Головня и Аркадий Зырян.

– Может, и мне ехать с вами? – спросил Ной.

Кульчицкий подумал:

– Верное дело. Народ поднимать надо!

– Оружие у вас где? – поинтересовалась Селестина.

– Все наше оружие, какое успели собрать, здесь спрятано, в омшанике. Пятнадцать винтовок и двадцать берданок, два улья с патронами. Все это надо быстро погрузить на телегу и подтянуть к деревне, к сосновой опушке.