Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

Есть изба стариков! К чему им изба! Да и они сами? Кому нужны старики?..

XIV

Стрелок разбудил Прасковью; сам Борецкий не стал пачкать об ее тело руки. Одно прикосновение к этой упрямой волчице вызывало у него брезгливость.

– У вас родился сын, – начал пан Борецкий, вынужденный смотреть на ее обезображенное лицо. Видит ли она его? Понимает ли? – Я поздравляю вас с рождением молоденца. Вы меня слышите?

Тяжелый вздох, никакого ответа.

Борецкий взял кончиками пальцев одеяло, отвернул его: красное личико младенца уткнулось в изуродованную грудь матери: рука с раздавленными пальцами поддерживает младенца. Борецкому неприятно было глядеть на страшную руку, закрыл одеялом.

– Ваш муж Машевский погиб от дикого молчанья, он не думал про ребенка, который вы носила. О да! Не хотел думать! А вы будете думать?

Ни слова.

– Я вас спрашиваю! – начинал вскипать Борецкий, до чего же эти большевики страшны в своем упрямстве! – Вы меня слышайте?!

– Да-а, – со вздохом ответила Прасковья. – Что вам еще нужно?

– Слушать очень внимательно вопрос, один вопрос! Если вы отвечаете один вопрос – вы будете жить со стариком юда в их избе. Но вы дайте мне слово: не будете принимать участия в подпольной работе большевиков! Слышайте?

Прасковья не верила…

– Слышу.

– Давайте слово?

– Вы… меня… убили… какое – слово?

– Живой! Живой будете. Поправляться будете. Сын растить. Машевски сын! Если отвечайте один вопрос!

– Какой… вопрос? – не поняла Прасковья.

– Я хочу знать: кто вороваль секретный документ русская контрразведка?! Кто?! Это важный заданий генераль Гайда!

– Не знаю, – был ответ Прасковьи.

– Врайте! Документы находились в сейфах МВД! Сейфах! Русская контрразведка имела ваш агент. Кто он? Фамилий. Связь, связь!

Прасковья молчала.

– Или называйте фамилии, или – крайний мера! Крайний! Вы меня понимайте? Фамилий, фамилий! Кто он есть такой? Вы и Машевски имели связь с агентом. И вы хорошо знайте его. О да! Я вас не спрашиваю про дочь Браховича, Селестина. Она слепой оружие вашего агента. Это мы понимаем! Ваш член комитета каждый имел свое задание! Вы и Машевски занимался организацией банда в тайге.

– Не-ет! – слабо ответила Прасковья, у нее иссякли силы разговаривать. – Не было никакого агента.

Но разве Борецкий мог поверить? Он уверен, что у ЦК партии большевиков всюду агенты. И если генерал Гайда приказал вырвать у арестованных большевиков его имя, Борецкий сделает это во что бы то ни стало.

– Не было агента. Не было!

– Ты есть красный тварь! Большевистский волчица! – окончательно потерял терпение пан Борецкий, выхватив из кобуры пистолет. Прасковья смотрела на пистолет снизу вверх не мигая. – Я давал возможность быть живой с твой поганый сын от Машевски!

– Па-ала-ач!

– Еще один момент будет! Один момент! Или называй фамилий агента, или ро сстреляю, ро сстреляю с твоим поганый сын! Считай до три! – И, приставив ствол пистолета ко лбу Прасковьи, подпоручик начал медленно, с паузами отсчитывать: – Один! Другой! Слышайт?! Половина третий! Ну? Ты слышайт?! Три!

Хлопнул выстрел. У Илии и Лэи дрожь прошла из тела в тело. Илия видел, как дернулись ноги женщины под одеялом, и в тот же момент пискнул ребенок. Может, в предсмертное мгновение Прасковья с силой прижала его к себе и он заплакал? Подпоручик рывком откинул одеяло – еще выстрел…

Тишина…

Ни писков новорожденного, ни стонов истерзанной…

Старик и старуха, судорожно сцепившись, зашептали молитву, последнюю молитву. Сейчас их застрелит пан Борецкий!..

Яхве! Яхве!

Борецкий медленно повернулся, подошел и уперся в стариков свинцовым взглядом, сама смерть глядела из его широко открытых глаз. Ему тоже нелегко, палачу! Дышит тяжело, с присвистом, словно тянет воз смерти в гору.

– Та-ак!..

Терпко пахло сгоревшим порохом. Замерло черное оружие в руке пана Борецкого. Сейчас оно еще два раза выстрелит…

– Видал, юда, какой смерть большевистска волчица?

Стариков било ознобом…

– Вы помогал бандитам! Опасный преступник, как эта Грушенька и она – мадам Машевски. Но вы не зналь, кому помогали. Я вас помилую. Вы теперь пойдете в вашу избу. Слышайте! Ваша изба Стрелки ночевать будут вашей изба. Понимайте? Завтра стрелки ти хо хоронят эту бандитку! Вы – молчать! Понимайте? И ваша дочь Селестина молчать! Будет говорить – ро сстреляю! Ро сстреляю! Понимайте?!

– Понял! Понял! – кивнул лысой головой Илия. У него все-таки повернулся язык – не окаменел от страха.

Борецкий больше ничего не сказал, сунул пистолет в кобуру, поддернул шинель, повернулся и вышел из купе.

Щелкнул замок…

Тишина… Тишина во всем вагоне! Ни стонов, ни вздохов.

Только что-то капает, капает…

Лэя тряслась все сильнее и сильнее. Дрожь ее передавалась Илии. Они боялись взглянуть на ту полку, но они отчетливо слышали капель. Самую настоящую капель. Как будто что-то растаяло на той полке и капля за каплей стекало вниз. Может, всегда бывает так, когда чья-то жизнь растает?

Капает. Капает.

Пан Борецкий, освежившись на воздухе, приказал одному из стрелков вызвать ефрейтора Александра Голоушека, он все сделает как следует, ефрейтор Александр Голоушек!

Было два часа ночи…

Пан Борецкий выпил стакан коньяка, не закусывая, прошелся по пустому штабному вагону, что-то упорно обдумывая. Так и не удалось узнать, кто же агент! И как будто напали на след – арестовали Машевского с его Грушенькой, и вот, пожалуйста, провал! Что скажет Гайда? Поручик Брахачек все свалит на Богумила Борецкого. И вылезет в капитаны!..

А вот и Александр Голоушек.

Здоровенный, плечистый – быка утащит! Так и так. Надо отвезти стариков юдов с дочерью Селестиной и трупами женщины и младенца в их избу. И там сжечь.

Ефрейтор Голоушек с двумя отборными стрелками завернул тело большевички Машевской в брезент. А двое стрелков помогут идти старикам с их дочерью Селестиной. В избе они затопят печь. И кончат всех без выстрела – без единого выстрела! Штыками, зубами, как угодно. Затем подожгут избу. И чтоб в роте – ни единого слова! Головой отвечаешь! Приказ ясен? Выполняйте, ефрейтор Голоушек.

XV

Капает! Капает! Все еще капает…

Старики успели одеться (часовой вернул им одежду) и опять сидели рядышком, тесно прижавшись.

Вот теперь они совсем собрались в дорогу. Илия в дождевике, и капюшон накинут на кепчонку – так теплее, и руки ладонями на коленях. Лэя в стареньком мужнином лапсердаке, укуталась шалью, и так же, как Илия, – ладони на коленях. Они уже едут, едут! Куда едут? Туда, откуда еще никто не возвращался. Илия прочитал приговор себе и старухе в глазах пана Борецкого! Ох-хо-хо! Яхве! Господин Борецкий считает старого Илию совсем дураком? У Илии старые глаза, но как же они далеко видят! Но Лэя пусть не знает, что с ними сделают стрелки в избе! Может, и она догадалась обо всем, но молчит, чтоб не расстраивать его, Илию? Ой, ой, Лэя! У нее всегда были такие секреты, которые он еще вчера забыл, до того, как они ей стали известны. Ах, Лэя! Ну, пусть молчит. Не надо ничего говорить – перед ними два тела…

Убиенные младенец с матерью…

Яхве! Яхве! Есть ли ты?

Ничего и никого не было. Ничего и никого!

Никаких богов, пророков. Пустота. И в этой зловещей пустоте…

Капает. Капает.

Все реже и оттого громче падают капли…

Часовой открыл дверь – вошли двое стрелков и притащили брезент, большой такой немецкий брезент. Стрелки даже не взглянули на стариков, взялись за свое дело. Молча, деловито завернули в брезент тело матери с младенцем и вынесли. Потом вернулись и жестами позвали стариков – не знали по-русски…

– Ну, едем, Лэя! – поднялся Илия.

Старуха с трудом встала.

– Едем, Илия. Едем, – покорно ответила; она все знает, понял Илия по ее голосу.

На полу клетки в луже осталось скомканное, пропитанное кровью одеяло…

Старуха с трудом спустилась с приступок вагона на землю – ноги не держали: стрелок не дал ей упасть – поддерживал. И на том спасибо!..

Моросит дождь. Сыро, сыро и холодно. Брезентовый сверток лежал на земле; стрелки кого-то поджидали. Где-то совсем рядом слышатся паровозные