Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

Собрали карабины, шашки, винтовки, ремни с патронными подсумками.

Начался стихийный митинг.

На паперть поднялся длинноногий Кульчицкий:

– Товарищи! Даешь восстание! Другого выхода нет. Ни часу промедления на сборы, иначе уездное правительство успеет стянуть в Минусинск всех казаков округа, и тогда будет поздно!..

– Восстание! Восстание! Все пойдем на восстание! – галдели мужики и бабы. – Возьмем вилы, топоры, кому не хватит оружия! Довольно терпеть живодеров!

– Надо выбрать главнокомандующего! – крикнул мужик в шабуре, пробираясь на паперть.

– Есть у нас главнокомандующий! – сказал Василий Ощипков. – Станислав Владимирович Кульчицкий!

– Кульчицкий! Кульчицкий!

– Все пойдем за главнокомандующим!

– Убивать злодеев! Мстить за пролитую кровь!

– Тише, товарищи! – попросил Кульчицкий. – Будем действовать обдуманно. Надо призвать к восстанию минусинскую дружину – не все там стоят за правительство карателей. Немедленно откомандируем туда гонцов. Казаков из станиц не выпускать! Разоружать их по мере возможности! Вооружайтесь, и будем действовать. Разобьемся на три отряда. Командирами предлагаю Алексея Пескуненкова, Василия Ощепкова и Ивана Васильева. Он сегодня отлично командовал боем. Я его знаю, товарищи. Это наш человек!

Псаломщика Феодора, теперь уже просто Федора Додыченка, единогласно избрали писарем в штаб: пишет разборчиво и красиво.

Разослали нарочных по всем деревням и селам уезда во все концы!

Кульчицкий с Ноем, прямо с площади, помчались в волостное село Сагайское, в семи верстах от станицы Каратуз, чтоб спешно поднять там повстанцев и не дать вооруженным казакам проскочить в Минусинск.

Во втором часу дня раздался набат в Сагайском. Петр Ищенко, командир Сагайского отряда, забравшись на колокольню, ударил в колокола.

Набат этот слышен был и в Каратузе. Станичному атаману Шошину сообщили, что в Сагайске, кажись, пожар.

– Пущай горят все к едрене матери! – отозвался Платон Шошин.

А в Сагайске в это время уже организовался отряд повстанцев из семисот человек. Из них – двести женщин. Народ вооружен был кто чем: дробовиками, винтовками, берданками, вилами, топорами. Ни один беляк не был пропущен через восставшее село Сагайское в Каратуз.

Из Сагайска откомандировались конные гонцы во все села и деревушки волости. Кульчицкий с Ноем, не задерживаясь, поехали в Большую и Малую Иню. Потом в Тесинскую волость.

Вскоре число повстанцев превысило десять тысяч человек и охватило двадцать волостей.

Казаки Каратуза оказались в мышеловке…

Разноликая, плохо одетая, вооруженная чем попало – от револьверов всех систем до стариннейших пищалей, толпа крестьян двинулась на Минусинск…

Восстание!..

VIII

Белая Елань тоже вздыбилась: из Сагайска прискакали вооруженные мужики, возвестив о повсеместном восстании.

Старосту Михайлу Елизаровича Юскова поймали у поскотины: бежал на лошади в Каратуз.

– А ну, спешивайся да пойдем в сборню!

Из Дубенского подоспели Мамонт Головня, Аркадий Зырян и еще четырнадцать мужиков с ними; не припозднились. Михайла Елизарович, как увидел Головню с Аркадием Зыряном, так и похолодел: за порку шомполами, за кровь старого Зыряна с кроткой Ланюшкой спрос будет определенный – кровь за кровь!

– Попался, кровопийца! – сказал продымленный у костров, заросший бородой Аркадий Зырян. – Ну, сказывай, как исказнил моих родителей!

Старец тополевской общины, Варфоломеюшка, явился к хворому духовнику, Прокопию Веденеевичу, отведавшему не в малой мере шомполов и с той поры лежащему в постели.

– Восстанье, гришь? – спросил Прокопий Веденеевич. – На белых анчихристов со казаками-кровопивцами? Славно, славно!

– Да ведь за Советы восстанье, – напомнил духовнику Варфоломеюшка. – Можно ли подымать праведников за власть безбожников? Аль мы не пели анафему Советам?

Одолевая тяжкую хворь, Прокопий Веденеевич поднялся, спустив босые ноги на пол, спросил:

– За Советы, гришь? Али не было у тебя раздумья, Варфоломеюшка, опосля сверженья Советов? Што поимел народ от белой власти? Али не явились люду псы рыкающие, скверну изрыгающие, телеса наши казнящие? Али не грабют люд денно и нощно? Али не выдавили из нас недоимку за три минувших года? Слыхано ли то!

Али ждать, когда белые кишки из нас выпустят?

Варфоломеюшка ответил:

– Оно так, духовник: кишки выпустят! Во вкус вошли кровопролития.

– Вошли, вошли! А через што? Через молчанье народа, чрез повиновение! Иди, созови старцев ко мне, да живее. Порешить надо сей же день!

Варфоломеюшка, помолившись на древние иконы, ушел.

Прокопий Веденеевич попробовал встать на ноги – худо, но держат тело, в коленях гнутся, эх, сила, сила! Где ты? Выхлестали силушку из тела шомполами. Настал час отмщению, и аз воздам псам рыкающим!

Прошелся по моленной, выглянул в переднюю – Филимон сосредоточенно чинил сбрую, глянул на батюшку:

– Чавой-то вы, батюшка, стали?

– Помоги одеться перед моленьем да свечи зажги у икон.

– Чего средь недели-то?

– Сполняй! Старцы сичас придут. На восстание призову общину.

– Осподи! – разинул рот Филимон, глядя на еле держащегося на ногах отца. – Посконников созывают на восстание, а не праведников нашей тополевой веры, батюшка. Пущай они лезут в пекло, а нам-то ни к чему. Слышал: Верхние Курята, так и Нижние Курята с Таятами, так и Таскина, отворот показали гонцам из Сагайска. Как не по старой вере, значит, воевать за анчихристов. Сказать тебе хотел, да вот хомут починить надо.

Раздувая ноздри, Прокопий Веденеевич прицыкнул:

– Сполняй, грю! Али ждешь, когда старцы подойдут да я скажу, штоб кликнули мужиков умять твою жирную утробу? Измутохают!

– Осподи! – бурчал Филя, подымаясь. – Чавой-то не пойму вас, батюшка! Иль не сами анафему наложили на тех анчихристов-большаков, а теперь восстанье будете звать за Советы и большаков? Восстанье-то за Советы – самолично слышал!

– Мякинная утроба! Проклятья наложу на тя!

– Осподи! Дык я што? Как повелите – так и будет. Али слово нельзя сказать, как было при большаках? Помню Тимоху! Слово ему скажешь, а он тебе заталкивает это слово обратно в глотку! И то – слабода? Осподи! Мне што! Как повелите – так будет. На то вы и духовник.

Задыхаясь от гнева и бессилия, Прокопий Веденеевич уполз обратно в моленную. Филимон подумал: «Ну, батюшка! Должно, окончательно свихнулся» – и, отбросив хомут, поспешил в моленную: увидел отца на коленях, трухнул.

– Сичас, сичас зажгу свечи! И облаку вас, батюшка! Сичас, сичас!

Проворно зажег свечи у икон, угольков принес из загнетки для двух лампад, кинул на уголья ладан, вытащил из сундука одежду духовника: черную рясу на застежках, клобук, большой крест на цепочке, Писание открыл на столе, свечи зажег с трех сторон возле Писания и, облачив отца, удалился, наполненный по маковку яростью: пришиб бы он батюшку, да вот старцы соберутся!.. Ну да Филимон не таковский, чтоб самому себе петлю на шею вскинуть и за те окаянные Советы лоб под пули подставлять. Фигу вам! Кони дома, телега добрая, токо бы успеть. Пусть сходятся старцы, а он, Филимон, запряжет коней в телегу. «Батюшке што? Все едино опосля шомполов ногами по пояс в могиле стоит. А мне ни к чему сгинуть ни за што ни про што!»

Думая так, Филимон вынес хомут, взял из сеней другой и кинулся на задний двор. Хоть успеть бы до рекостава переправиться через Тубу!..

Недавно купленная пара коней для ямщины – загляденье!

На них Филюша имел большую надежду. Запряг их с поспешностью пожарного, благо Меланья с Апроськой в избенке покойной Лизаветушки лен мнут, не помешают. Притащил из амбара два куля пшеничной муки, куль овса, кадушечку с медом и такую же кадушечку с маслом, две бараньих тушки с полостью, чтоб закрыть.

Трое стариков прошли в дом – пущай собираются, комолые! Батюшка утащит их на верную погибель – туда им и дорога…

Сбегал еще раз в дом, собрал кое-какие вещи в куль, сунул туда три буханки хлеба, кусков десять сала, завернутого в рушник, прихватил доху и шубу, ружье, достал из тайника кошель с золотом и бумажными деньгами и – бегом, бегом на задний двор к телеге.

Старики меж тем один за другим сходились на моленье…

Распахнул Филимон ворота, выехал из ограды. Старик в шубе тащился к воротам. Остановился:

– Далече ли, Филимон Прокопьевич?

– Да вот на заимку. Сей момент возвернусь.

В это время улицей шли домой Меланья с Апроськой. Увидели Филимона, а он на них – никакого внимания. Глянул и тут же отвернулся, понужнув коней.

– Филя-а-а! Куды-ы ты? Филя-аа-а!

У Фили – волки в брюхе выли,