О гномах и сиротке Марысе - Мария Юзефовна Конопницкая

словно его влекла какая-то неведомая сила. А старый король потирал руки, радуясь, что серебристое лунное сияние и золотой солнечный свет помогли ему разбудить у Петра любовь к этому клочку земли.

II

Однажды завернул в Соловьиную Долину известный музыкант, маэстро Сараба́нда, виртуоз из виртуозов. Во всей округе никто не мог с ним сравниться. Ни Шули́м, игравший по воскресеньям в корчме на контрабасе, ни Фра́нек, что ходил со скрипкой по свадьбам.

Пожалуй, только у пастушонка Ясека, который целыми днями наигрывал на своей ивовой свирели, получалось похоже, да и то не совсем.

Неважно, что маэстро Сарабанда ходил в простом сером сюртуке и выглядел как обыкновенный кузнечик.

Умный человек не судит по платью, он смотрит глубже и видит суть. А суть была в том, что маэстро играл великолепно — не просто громко, а проникновенно. Музыка его будила эхо не только в поле, но и в душе.

Ведь каждая мелодия находит в душе свой отклик.

Когда Шулим в корчме играл на контрабасе, его басовитые струны, казалось, гудели на целую версту:

Пей, мужик, Пей, мужик, Пей, мужик, Как не пить: Смерть идёт Могилу рыть, Смерть идёт В твоё жильё. Пей! Что выпил — То твоё.

А когда Франек шёл по деревенской улице на свадьбу, его скрипица и вторивший ей бубен заливались смехом и явственно выговаривали:

Чтоб плясать нам веселее, Серебра не пожалею, Мне в монетах мало толку — Пела б скрипка без умолку! Гей-га! Эх, крестьянская работа, И придумал тебя кто-то! Знать, придумал дедка старый — Не нашёл на танец пары! Гей-га!

При звуках скрипки все — и стар и млад — бросали работу и бежали послушать да поглазеть хоть издали на свадьбу, коли уж сами не могли пуститься в пляс. Вся работа останавливалась и дожидалась работников день, два, три, а время бежало да бежало, унося из деревни хлеб.

А заиграет пастушонок Ясек на свирели — и станет на душе тоскливо, словно плач послышится и горькие жалобы:

Ой, нужда в дому, нужда, Хлеб не вырос — вот беда! Вольный ветер в поле веял — Лебеду в нём только сеял! Ой, беда моя, беда! Вместо хлеба лебеда.

Жалуется свирель, и у людей руки опускаются: плуг кажется вдвое тяжелее, земля — неподатливей и твёрже, коса — тупее.

Другое дело, когда играл Сарабанда. Он всегда сидел близ самой земли и хорошо знал её силу, доброту и щедрость. Только про неё и слагал он песни. Утром и вечером — каждый день и час пел он про поля, луга, леса и ручьи, и песни его лились прямо в душу.

Сидел однажды бедняга Пётр на пороге своей лачужки; задумался, затосковал, и вдруг охватила его нежность к убогой мазанке, доставшейся ему от дедов и прадедов.

Заходило солнце.

Гномики вылезли из-под корней полюбоваться золотым диском, ясной зарёй, прозрачными лиловыми далями, а Сарабанда, присев на пригорок, запел и заиграл, глядя на закат.

Слушает Пётр — звенит что-то в воздухе, как серебряные гусельки, и в этом звоне слышатся тихие слова, будто само сердце, сама душа шепчет…

Удивился он, слушает, а песня, поначалу тихая, ширится, растёт, льётся всё свободней; вот она, как орган, загремела в полях, в лесах, поплыла над лугами, реками, ручьями. Зашелестели дикие груши у дорог, зашумели дубы в рощах, зашептались лесные травы; зазвенела вся необъятная вечерняя тишина. И могучая песнь взмыла к небу:

Ой, земля-сирота, ой, земля ты, Серебра в тебе много и злата, Добрым хлебом на всех ты богата, Только надо любить тебя свято.