О гномах и сиротке Марысе - Мария Юзефовна Конопницкая

М. Конопницкая

О ГНОМАХ и СИРОТКЕ МАРЫСЕ

Правда это или байка — Так суди иль по-иному, Верь, не верь, а всё ж узнай-ка: Есть народец малый — гномы. Как ему не подивиться! Невелик росточком вышел — Войско в тыкве уместится: Каждый семечка повыше. Где ж они? А на пригорке, И под камнем, и в чулане, В каждой ямке, в каждой норке — Вот спроси у старой няни! И в запечке и под печкой, В узкой щёлке половицы — Уж найдёт себе местечко, Всюду может примоститься! Глядь — готовит за кухарку, Сахарку слизнул немножко, С сковородки стянет шкварку, Под столом подымет крошку… Щёлкнул кнут в конюшне глухо — Знать, коню сплетает гриву… Шепчет сказку детям в ухо… Ну и чудо! Ну и диво! Знают выходы и входы, Все увёртки, все уловки! Нет проворнее народа — Ну и прытки, ну и ловки! Так суди иль по-иному, Верь, не верь, вини в обмане — Только есть на свете гномы! Вот спроси у старой няни.[1]

Как придворный летописец короля Светлячка узнавал, когда придет весна

I

Зима была такая долгая и студёная, что его величество Светлячок, король гномов, примёрз к своему трону. С его седой бороды, посеребрённой инеем, свисали сосульки, обледенелые брови сердито и грозно топорщились. Замёрзшие капли росы жемчужинами сверкали на короне, а пар от дыхания изморозью оседал на ледяных стенках Грота. Королевские подданные, проворные гномики, надвинули на самый нос свои длинные колпачки и плотно закутались в красные плащи. А некоторые сделали себе шубы и кафтаны из бурого и зелёного мха, собранного в лесу ещё осенью, из трута, шишек, беличьего пуха и пёрышек, что обронили птички, улетая за синее море.

Но королю не годится одеваться как попало. Он и зимой и летом носил пурпурную мантию. С незапамятных времён служила она королям гномов и уже порядком поистёрлась и прохудилась — ветер продувал её насквозь. Но, будь эта мантия даже новой, она ничуть бы не грела — сотканная из паутинок, которые весной протягивают по пашне красные паучки, она была не толще макового лепестка.

Вот и дрожал королишка в своей мантии, зуб на зуб не попадал, и всё дышал на руки: они до того окоченели, что еле удерживали скипетр.

В ледяном дворце огня ведь не разведёшь. А не то и пол и стены потрескаются.

Оставалось согреваться сиянием золота и серебра, лучистым пламенем брильянтов, крупных, с яйцо жаворонка, переливами солнца в хрустальных стенах тронного зала да сверканием длинных мечей, которыми размахивали храбрые гномы, чтобы удаль свою показать, а заодно и разогреться. Но тепла от всего этого было мало, и бедный старый король только лязгал немногими уцелевшими зубами, с нетерпением поджидая весны.

— Сморчок, мой верный слуга! — позвал он одного из придворных. — Выгляни-ка наружу, не идёт ли весна?

Но Сморчок ответил смиренно:

— Государь мой и повелитель! Не время мне вылезать из-под земли, пока не зазеленела крапива под плетнями. А до той поры ещё далеко!

Кивнул король головой и подозвал другого придворного:

— Синичка, может, ты выглянешь?

Но Синичке тоже неохота было нос высовывать.

— Государь мой и повелитель! — ответил он. — Моё время придёт, когда защебечет трясогузка. А до той поры ещё далеко!

Помолчал король; но, видно, холод пробирал его не на шутку, и он опять сказал:

— Букашка, мой верный слуга, хоть ты выгляни!

Но и Букашке не хотелось вылезать на мороз.