По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

диво слаженно, видно, где-то в оврагах долго репетировали:

– Потому что коммунист грудью за крестьянскую волю и землю стоит!

– В Гражданскую кричали: спеши пана покрепче вздуть, барона тоже не забудь! Ну а сейчас?

– И кулачье, кубышку зла, расколоти!

– Что говорил Ильич?

– Кулаки самые зверские, самые грубые, самые дикие эксплоататоры!

– Что они делали в истории других стран?

– Не раз восстанавливали власть царей, попов, помещиков и капиталистов!

– А что лучше: смерть под пятой капитала или смерть капиталу?

– Смерть капиталу! Смерть! Смерть! Смерть!

Снова взыграла труба. Священник перекрестился.

– Кулак давит?

– Но революционная рука его раздавит!

– Как?

– Вошь!

Семен попытался что-то сказать, но Тройницкий возвысил голос:

– А что есть религия?

И отряд ответил:

– Религия – яд, береги ребят!

– А бог зовет людей уничтожать! – продолжал Тройницкий.

– Таких богов надо сажать! И прислужников туда же!

– Эй ты, религиозный мракобес!

– Не дадим в обиду научный прогресс! Тянет поп к прежнему! Да где ж ему! Долой попа и знахаря! Хватит их кормить, как у свиньи харя их!

– За кем будущее?

– За безбожником!

Рядом с Семеном стоял Дюрга, глядел исподлобья на голосистых ребят и девчат. А они по знаку Тройницкого растянули плакат. И на нем был изображен старик в картузе, с бородкой и черными бровями, – только по этим бровям и можно было догадаться, что нарисован Дюрга. Над ним шла такая надпись: «Духовная свора – кулакам опора». Это был намек на его прошлое старшинство в церкви Николы. А ниже другая надпись: «Колхозами начисто уничтожим кулачество».

Из окна тянулась шея Толика Оглобли, он вращал налитыми кровью глазами, раздувал ноздри.

– Самое… мляха… уже на кулачках пора биться?

Галльский Петух затрубил.

– Стенка на стенку?! – нетерпеливо взревел Толик и выпрыгнул прямо в окно, приземлился на широко расставленные ноги и начал засучивать рукава, обнажая руки будто стволы вязовые.

Кулаки его сжимались и разжимались. Тут же рядом с ним приземлился его двоюродный брат Лёха Фосфатный. Фамилия у него была – Васильев, но он ездил на фосфоритные разработки в Брянскую губернию и привез оттуда несколько мешков фосфоритной муки для удобрения. Он ее называл фосфатной, отсюда и пошло – Лёха Фосфатный. А рожь на удобренной той мукой земле поднялась сильная, на диво, – пусти табун – запутается.

– Эй, комса алая, рачьё вареное! – крикнул приземистый, с широченной грудью кудлатый Лёха Фосфатный. – Чё приперлись? Чё надо?

– А, и Фосфатный здесь! – воскликнул Тройницкий. – Как же это так получается, тов Фосфатный? Вы же колхозник, член сельсовета, умный, можно сказать, агроном.

– Какой я тебе агроном, чего брешешь?

– Все помнят ваш опыт с фосфатной мукой, – отвечал Тройницкий.

– И чего?

– Как же вы оказались на этом кулацко-религиозном сборище?

Лёха Фосфатный огляделся.

– Где сборище? Чего? Здесь свадьба!

– Кулацко-религиозная! – крикнула звонко комсомолка Петрицкая, девушка с широкими бедрами, выпирающими из трико.

Еще на ней была блузка. И на ногах сандалии. Красная косынка. И все. Бабы глядели на нее осуждающе.

– А значит – контрреволюционная! – увесисто гаркнул комсомолец Пантелеймон Полканов, уже и немолодой, с тяжелым подбородком, выбритым, но черным, с тяжелыми руками.

– Вот! – подтвердил Тройницкий. – А значит, это мероприятие есть контрреволюционная оголтелая агитация! Вызов завоеваниям революции и партии. Надругательство над принесенными в борьбе с империализмом, белобандитами, Колчаком, Врангелем жертвами.

– Чё ты мелешь? – подал голос и Семен.

Тройницкий резко обернулся к нему и наставил на него указательный палец, но заговорил не он, а бойкая бедрастая Петрицкая:

– И вы, Семен Георгиевич Жарковский! Вы бригадир! Руководство доверило вам такую должность, не взирая на ваше сомнительное происхождение. А вы организовали это буржуазное действо с попом и кулаком. Видно, и правду говорят, что яблоко от яблони… И от осины не родятся апельсины. И каков поп, таков и приход!

– Да вы толком скажите, чего вам надо? – спросил, спускаясь с крыльца, Семен. За ним сходили и другие гости. Дюрга и священник оставались на крыльце.

И Дюрга уже не обращал на все это внимания, смотрел, щурясь, на небо, на серебристый тополь, где на гнезде всегда сидел один из аистов; а второй подлетал и стоял некоторое время на гнезде-шапке, а потом опускался на освободившееся место – греть птенцов, а другая долгоносая красноногая птица взлетала.

– Прекращения обряда! – ответил Тройницкий.

– Совецкая власть да не дает жаниться? – крикнула Зюзя, и жилы на ее тощей шее вздулись, а янтарные бусы заколыхались, сияя жарко.

– В сельсовете они не расписаны.

– И чего?.. Если сельсовет то закрыт, то прикрыт, то в разъездах?

– С каких это пор я должен испрашивать дозволения на гулянку? – вопрошал Толик Оглобля. – Мое время – гуляю, хочу – лежу на боку.

– В то время как другие перевыполняют планы пятилетки! – крикнул кто-то из комсомольцев.

– В общем! – крикнул Семен, подымая обе руки, но не для сдачи в плен. – В общем и целом – валите отсюдова! Не мешайте!

Тройницкий с улыбкой оглянулся на свой отряд.

И отряд ответил речевкой:

Если тебе комсомолец имя – имя крепи делами своими!

У партии и комсомола одна цель – коммунизм!

Комсомол – школа воинствующего большевизма!

Если партия скажет надо, комсомольцы ответят есть!

Буржуи, под стол! Идет комсомол!

– Шагай вперед, комсомольское племя! – крикнул Тройницкий.

И его отряд из двенадцати человек и вправду двинулся на дом деда Дюрги. Все опешили. Немота охватила гостей. Они с изумлением взирали на это шествие касплянской молодежи.

Да уже Лёха Фосфатный опомнился и снова закричал:

– Стенка на стенку!

И возле него встали его двоюродный брат Толик Оглобля, Семен, и пастух Терентий, матерясь насчет кадрили клинской ланце, тоже встроился. Маловато было бойцов. И тогда пришлось и Сеньке Дерюжные Крылья подойти к своим. Хотя своими он все-таки считал противоположную сторону и был полностью согласен и с их лозунгами, и с их песнями, и особенно с внешним видом. Это и были люди будущего – Вержавска новой эры.

– Какая глупость и дикость, – говорил горестно Евграф, но и он спускался с крыльца, памятуя боевое прошлое.

Но тут его остановил за руку сумрачный Захарий Фейгель.

– Учитель, туда-сюда, погоди. Вместо тебя я ставлю своих ребят.

И он кивнул ловким брательникам Кулюкиным. И те тоже встали в ряд. Фейгель отвел за руку жениха обратно на крыльцо да там и остался сам. И то верно. Если покалечат его музыкантов, он отыщет и натаскает других. А самого Фейгеля прибьют, что тогда?

Подбежали как раз парни Прокоповы, Никита и Валя, они припозднились на свадьбу, так как ходили в поселок к хворому отцу в больницу, его