По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

Захария с монолитной черной бородой, в шляпе, лапсердаке и с диковинным инструментом – будто гуслями, привидевшимися в пьяном сне.

То и дело, правда, вспыхивали общественные обсуждения позиции ансамбля Фейгеля. Кем считать братьев Кулюкиных Кольку и Федьку и Фейгеля Захария? Почему не вступят в колхоз? Трудовые ихние доходы или мелкобуржуазные? Комсомольский вожак Глеб Тройницкий считал их кулаками от музыки и настоятельно агитировал раскулачить. Он доказывал, что они торговцы музыкой, барышники, по сути. Но районное начальство не реагировало на эти сигналы. И все понимали почему. У Захария родственник был в Западной области[2], в облисполкоме. Но еще и потому, что предрик[3] был музыкально одержим. Он каждое воскресенье приглашал ансамбль Фейгеля к себе в сад, особенно по весне, когда вишни белыми облаками застилали все перед его домом над озерной ширью, и наслаждался там с семейством, как какой-то помещик, холодным березовичком и музыкой.

– Так это что, венчание состоится или как? – спрашивали.

И вот все встали вкруг длинного стола, заваленного закусками, посудой, стаканами, как корабль, пароход с бутылями-трубами, знай Жарковских, знай деда Дюргу, внука николаевского солдата Максима Долядудина. И не садились, колыхались едино, вздыхали, покашливали. И полы под такой толпой народа поскрипывали, ну точно как палуба.

Появился сам Дюрга, с приглаженными волосами и белой уже бородкой, и сразу вдруг заметно стало, что в волосах много тоже белых волос. И только брови оставались смоляными. С ним шел батюшка Евдоким, средних лет священник, с русой негустой бородой и внимательными синими умными глазами.

Дюрга откашлялся и сказал:

– Хрестьяне, жители!

И стало очень тихо, только и слышно было, как в цветущем саду шмели и пчелы гудят в открытые настежь большие – кулацкие – окна да что-то тоненько тренькало где-то, будто остывало стекло.

– Фофочка… то есть София Игнатьевна и Варлам… – дед запнулся, вскинул брови, глянул на Евграфа. – То исть Евграф Васильевич задумали слиться воедино. Ну, как говорится, быть одной плотью и душой… Да вот батюшка Евдоким, он лучше моего скажет. Прошу, отче Евдоким.

Священник задумчиво кивнул, оглядел все темные от загара, дыма и работы лица, взиравшие на него блескуче, ярко, сильно.

И тут Евграф с растопорщившимися усами, преодолевая волнение, твердо сказал:

– Все верно сообщил Георгий Никифорович. Кроме одного: мы категорически против венчания.

Священник Евдоким молча глядел исподлобья на него. Евграф умолк, щека его слегка подергивалась. Но тут как-то всем сразу вспомнилось, что он гонял банды Жигаревых и барона Кыша по поречским дебрям и был ранен где-то. В Евграфе, в его голосе, лице, всей фигуре чувствовалась твердость.

– Но это и невозможно, – спокойно молвил священник. – Есть два обряда и два таинства. Таинства исповеди и венчания, и обряды обручения и снятия венцов. И дозволяется три из них при особых условиях проводить вне храма. Если человече болен, немощен, при смерти. А таинство венчания – лишь в храме. – Он чуть заметно улыбнулся. – Я и венцов не взял.

– А мы это исправим! – послышался женский возглас.

– Законное место свершения православного брака – церковь, – заявил священник.

– А ежели тебе заперли куда в тайгу там, в горы, в тундру? Лишенец ты? А среди них и вашего брата, попа, много, – неожиданно сказал Яков Филькин, белобрысый задиристый мужик. – Поп есть, жених да невеста тоже, а церковь когда еще построят. Да и не разрешат.

Священник выслушал его и ответил:

– Это допустимо с благословения епархиальных архиереев. Но ведь мы не в тундре?.. И Казанская еще стоит с открытыми вратами. Нет! – возвысил он голос. – Венчания не будет. А слово пастырское могу сказать.

– Говори, отче, – сказал Дюрга.

– Да, батюшка, скажи. Напутствуй. Освяти, – поддержали его несколько голосов.

Священник вопросительно взглянул на Евграфа и Фофочку. И Фофочка невольно кивнула ему. А Евграф – нет, только слепым ртутным светом круглых линз ответил. И священник заговорил:

– В Книге Бытия сказано, что служил Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее. Но и еще семь лет пришлось ему побыть рабом у будущего тестя, таково было его условие. И эти семь лет минули. Вот на что подвигает любовь. И были они счастливы и детны… Пусть и ваша любовь будет столь же крепка и плодоносна. И давайте послушаем глас апостола Павла, обращаясь к Ефесянам, он сказал: Благодаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господа нашего Иисуса Христа, повинуясь друг другу в страхе Божием. Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Мужья, любите своих жен…

И все колыхнулись как-то согласно, по крайней мере, согласием лучились глаза баб и девиц, согласием и надеждой. И Евдоким это хорошо почувствовал и возвысил голос:

– …как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очистив банею водною посредством слова; чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна. Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его.

Тут уже как будто пошел некий импульс от мужиков, огрубелых в деревенских трудах, в праздники наливающихся, как говорится, выше бровей. Жаром от них так и повеяло. И бабы с девицами начали коситься на своих усатых и брадатых и безусых соседей.

Священник продолжал:

– Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви. Так каждый из вас да любит свою жену, как самого себя; а жена да боится своего мужа.

И священник осенил крестным знамением всех и стол с яствами и еще добавил:

– Да исполнится дом ваш пшеницы, вина и елея!

Дед Дюрга кивнул и тяжко опустился на своем место, уж устали старые ноги держать его. И все задвигались, заговорили, стали усаживаться.

– Вкушайте! – сказал дед.

И тут пришли Варька с сестрами, по знаку той бабы, сказавшей, что отсутствие венцов дело поправимое, обошли Евграфа и Фофочку и водрузили на них венки из одуванчиков.

– А вот и венцы-то! – крикнула та баба с янтарными бусами