Избранное - Андрей Гуляшки

в тропиках! Ракия в тропиках все равно что рученица[8] в парижском «Фоли-Бержер». Я смешиваю все три жидкости в большом стакане и в этом отвратительном коктейле растворяю таблетку витамина и еще одну, содержащую сильную дозу кофеина. Размешиваю ложечкой этот чертов коктейль, морщусь и пью.

Идиотский коктейль, такой же идиотский, как все эти виски, кальвадосы и абсенты, но он освежает. Он действует на мои мысли, как сержант на солдат — выстраивает их по порядку. Теперь я обвожу бар более уверенным взглядом: в знакомой картине нет существенных перемен. Большой светлый зал почти пуст; немногочисленные посетители — иностранцы, специалисты из Чехословакии, из ГДР. Управляющий-мавританец, инвалид второй мировой войны, объясняет безлюдье тем, что «испарились» некоторые постоянные клиенты: плантаторы, владельцы магазинов, сутенеры, крупные акционеры «Месажери Африкен» и «Офис де Нижер». Одни вернулись в метрополию, другие — авантюристы, торговцы живым товаром, специалисты по усмирению непокорных — ринулись в Катангу, Родезию и Южно-Африканскую Республику.

— Наш бар потерял нескольких богатых клиентов, господин, — говорит с хитрой улыбкой мавританец, — а страна — банду акул.

Я соглашаюсь с ним, что это счастливая потеря, и невольно вспоминаю о бывшем владельце отеля, господине Шарле Денуа.

Между тем официантка приносит мне в фарфоровой вазе полдюжины очищенных бананов, поджаренных в масле и залитых медом и сахарным сиропом. Я смотрю вслед девушке и думаю: она изгибает талию и покачивает бедрами так же, как черная пантера. Даже если я скажу это вслух, сравнение не прозвучит надуманно и книжно, потому что я видел вблизи, как движется черная пантера, и не в клетке, не на площадке длиной в несколько шагов, а шириной и того меньше, а в естественной для нее среде, на границе между саванной и джунглями, где редеет и кончается лес и начинается волнистая степь. С одной стороны от нее — сумрак, в котором сверкают яркие цветы на кустах, бромелии, орхидеи, а с другой — расплавленное серебро накаленной солнцем бескрайней равнины. Пантера движется на рубеже этих двух противоположных миров. Конечности у нее гибкие, а туловище словно резиновое. У нее поступь кокотки, отлично знающей цену своим прелестям. Ее страшные лапы обуты в невидимые бархатные туфельки, такие мягкие и шелковистые, что хочется погладить их рукой. Я видел вблизи эту дикую красавицу, потому могу с полным правом сказать, что девушка с шоколадной кожей на нее похожа.

Я премного доволен собой. Яд проклятой колючки продолжает делать свое дело в моих жилах, даже, возможно, уже его заканчивает, а мне приходят в голову такие глупости, как бархатные лапы пантеры…

Вчера меня посетил начальник канцелярии премьер-министра. Два советских самолета «ИЛ-18» обслуживают линию Бамако — Марсель — Париж. Достаточно позвонить по телефону в канцелярию… Премьер-министр беспокоится о моем здоровье.

Я ни на йоту не сомневаюсь в добрых чувствах премьер-министра. Мои товарищи и я поработали на совесть — нашли много новых месторождений медных, марганцевых и железных руд. Премьер-министр обратился ко мне «mon cher monsieur»[9], а мне стало немножко неловко. Я нашел для туарегов, для мавританцев, для бронзовых, кофейно-черных и черных жителей Мали такие богатые рудные залежи, что даже внуки их детей будут еще извлекать их из земли. Но мне кажется, что я мог бы сделать больше, что горячее чувство, вложенное в это обращение «mon cher monsieur», относится и к тому, чего я мог достичь, но не достиг. Сейчас эти добрые люди жалеют, что я не вернулся сразу же на родину, когда истек срок нашего договора. Они жалеют, что я остался здесь, потому что любят меня, потому что боятся, что я умру на  ч у ж о й  земле, хотя и  д р у ж е с т в е н н о й. Поэтому они так заботливо предлагают мне «ИЛ-18», который летит  п р я м о  в Париж.

А я не тороплюсь. Если я в самом деле умру через несколько дней, какой смысл отправляться в дорогу, хотя бы и на великолепном «ИЛ-18»? К тому же добрые люди повсюду братья и сестры человеку — они чтят его память, если он при жизни сделал для них что-то  х о р о ш е е.

За эти семь-восемь дней — если в самом деле мне столько осталось — я заново переживу и хорошее и плохое в своей жизни, переберу в памяти многих людей, а с некоторыми из них поговорю так, как говорят перед тем, как отправиться в очень далекий и в очень длинный путь. Потому что обычно мы ведем себя в жизни, как пассажиры на вокзале — стоим на перроне, болтаем, суетимся без толку и все посматриваем на свой вагон: как бы не упустить хорошее место у  о к н а! Кого-то опередить, кого-то оттолкнуть…

Если же я не умру через несколько дней и яд не доделает своего дела, у меня будет достаточно времени для полета прямым сообщением в Париж. Неделей или двумя позже прибыть на родину ничего не значит. Но прожить на неделю или на две больше в стране, которую я люблю, и среди людей, которые меня любят, — это все же что-нибудь да значит.

Итак, я снова возвращаюсь к воспоминаниям о Шарле Денуа. И не по случайной прихоти, а потому, что девушка с шоколадной кожей напомнила мне другую девушку, такую же шоколадную, которая сновала между столиками этого бара, возможно с тем же подносом, примерно год назад. Посетители бара звали ее Лулу, а настоящее ее имя было Лилиан. Теперь Лилиан из племени туарегов, работавшая одно время официанткой в «Отель де пальм», та самая Лилиан — водитель самосвала. Она вывозит спекшуюся от жары желтую землю на трассе оросительного канала Накри-Сосе. Лилиан готовит место воде, которая оросит луга, поля проса и хлопка. В этом Шарль Денуа не принял никакого участия, но, чтобы девушка смогла попасть на канал Накри-Сосе, я сыграл с ним в свое время веселую шутку.

Я опять глотаю свой витаминизированный коктейль. Вытираю губы салфеткой и чувствую, что кто-то стоит у меня за спиной.

— Дорогой Луис, — говорю я не оборачиваясь, — ты сегодня что-то запоздал!

Это Луис Гренье, до недавнего времени заведовавший единственной в городе аптекой, собственностью «Сосьете де Бамако».

— Я-то пришел вовремя, — говорит Луис, — это ты поторопился!

Он усаживается напротив и долго смотрит на меня с легким