Только ты и я - Лор Ван Ренсбург

она для него значит. Он скажет все что угодно, лишь бы это помогло ему освободиться от пут. Если цена свободы – исчерпывающие объяснения и просьба о прощении, что ж, он готов принести и эту жертву.

Воздух в комнате вдруг всколыхнулся, и на Стивена вновь повеяло ароматом ванили и жасмина, а по коже побежали мурашки, когда что-то легкое – как лапки паука – коснулось сзади его шеи.

– Кто здесь?! – Стивен, насколько мог, вывернул шею, пытаясь увидеть того, кто стоит у него за спиной, но ответом ему был только безумный бормочущий звук, который издавало пляшущее в камине пламя. А странно знакомый запах все не исчезал, и в памяти снова шевельнулось воспоминание… слишком давнее, слишком летучее, чтобы он сумел его рассмотреть. Только размытые контуры лица, тающая улыбка… Это не Д. Не А. и не С. И совершенно точно не Элли. Это кто-то еще.

Но прежде чем он успел рассмотреть едва проступающие из тумана памяти черты, его глаза ослепил яркий свет. Под потолком вспыхнула люстра, и в гостиную вошла Элли. Стивен зажмурился, заморгал, приспосабливаясь к вдруг выступившей из полутьмы обстановке… обычной обстановке обычной комнаты, но про себя он уже повторял слова, которые он скажет.

Слова, которые помогут ему одержать над ней верх.

26

Элли

Оказавшись в кухне, я не даю себе труд даже найти чашку или стакан. Открыв кран, я подношу к струе сложенную ковшиком ладонь и пью воду из горсти, пока боль в желудке не вынуждает меня остановиться. С трудом переведя дух, я плещу ледяной водой себе на лицо, но это не помогает. Все оказалось намного сложнее, чем я думала. К счастью, у меня есть причина, которая важнее любых соображений. Она поможет мне совладать с жалостью, которую он может попытаться у меня вызвать. В том, что он оказался в такой ситуации, Стивен должен винить только самого себя, точнее – свою самонадеянность и чрезмерную веру в собственные силы. Этот надутый индюк принял смирение за наивность. Глупец! Неужели Стивен продолжает свято верить, что я ни разу не видела сообщения на его телефоне, который он постоянно держал экраном вниз (на обеденном столе, на ночном столике возле кровати) и который он всегда убирал в карман пиджака или рубашки?

Я облокачиваюсь на стол, и кулон в форме сердечка у меня на груди слегка покачивается из стороны в сторону.

Нет, я не тупая, и я заметила, что в последнее время он слишком часто ездил в библиотеку, чтобы подобрать какую-то литературу «для исследований», как он выражался. Я заметила, что наши планы слишком часто менялись, а договоренности срывались буквально в последнюю минуту. Но я не стала устраивать ему сцены ревности, не потребовала объяснений. Я даже не перестала с ним спать. Я просто заглянула в его почту и нашла там ответы на многие свои вопросы.

Наполняя водой из-под крана пустую бутылку, я машинально ощупываю серебряное сердце на цепочке и вспоминаю сегодняшнее утро, вспоминаю, какая улыбка появилась на его лице, когда я открыла коробочку с подарком. Это было как раз здесь, в кухне; он жарил оладья, и в воздухе плыл сладковатый запах жидкого теста… И как, скажите на милость, мне теперь быть? Куда подевалась моя уверенность и решимость довести начатое до конца?

Я закрываю глаза, и на экране опущенных век возникает лицо… то самое лицо, которое для меня по-прежнему дороже всего. Вслед за ним пробуждаются и воспоминания, в особенности – одно… Наш поцелуй в тот вечер, когда мы, удрав от наводнивших дом гостей, остались вдвоем. Опасность попасться все равно оставалась, но она лишь обостряла наши ощущения. Я помню… помню каждое мгновение, и это воспоминание помогает мне справиться с последними сомнениями. То, что совершил Стивен… Об этом я тоже помню, хотя это воспоминание и вызывает у меня жгучие слезы. Две такие слезинки выскальзывают из-под ресниц сейчас, и я вытираю их рукавом.

Только ты и я… Я несколько раз шепотом повторяю эти слова, я перебираю их снова и снова, как четки для молитвы. Это и есть молитва. Стоя в пустой кухне чужого дома, я собираю себя из кусков, чтобы снова стать целой.

– Мне нужно кое-что тебе сказать… – Голос Стивена застает меня врасплох.

– Ты больше не хочешь пить?

– Да. Нет. Элли, послушай, пожалуйста…

Пока меня не было, его лицо изменилось. Он словно превратился в какого-то другого человека, а ведь я отсутствовала совсем недолго. Думай, Элли, думай!.. Куда девался надменный, спесивый, самоуверенный Стивен Хардинг? Теперь передо мной спокойный, рассудительный, разумный мужчина, которого кто-то зачем-то примотал скотчем к инвалидному креслу на колесах. Неужели это была я? Да не может такого быть. Я бы ни за что!.. Так думаю я, глядя на его разгладившееся лицо, на выпрямленные пальцы рук, которые спокойно лежат на подлокотниках. В замешательстве я смотрю на него, потом протягиваю руку и сплетаю пальцы с его пальцами. Я жду рывка, жду, что он попытается сжать мою руку изо всех сил, чтобы сломать мне пальцы, но ничего не происходит. Напротив, Стивен нежно поглаживает мою кожу своим большим пальцем.

– Ну так что ты хотел мне сказать?

– Я… сейчас скажу… Я сожалею, Элли. Очень-очень!

– Правда?

Попытка извиниться, исходящая от Стивена, – именно от Стивена! – удивляет меня больше, чем это любовное поглаживание пальцем. Она лишает меня решимости, которую я с таким трудом вернула себе пять минут назад. В замешательстве я впиваюсь взглядом в его лицо, но на нем написано искреннее раскаяние. Действительно искреннее… И это тоже совершенно не похоже на того Стивена Хардинга, которого я знаю.

– Прости меня. Я сделал тебе очень больно, но я не хотел… Я вел себя как дурак. Как гребаный эгоистичный кретин!

Словечко «гребаный», сорвавшееся с его губ, потрясает меня. Я никогда не слышала от него ничего подобного. Даже когда Стивен налетел босой ногой на ножку кровати, он не пошел дальше вполне литературного «о черт!». И даже когда я нечаянно облила его горячим кофе, он ухитрился остаться в рамках приличий.

– Ты… ты это серьезно?

– Честно говоря, поначалу мне было страшновато отдаться нашим отношениям полностью, а эти девушки, они… Я оступился, признаю́, но больше такого не повторится. Если ты дашь мне шанс, обещаю, что больше никогда не сделаю тебе больно!

И он слегка пожимает мою руку, и я отвечаю пожатием на пожатие – похоже, к нашему обоюдному удивлению. Пальцы у него холодные – должно быть, скотч, которым примотаны его запястья, затрудняет циркуляцию крови.

Внезапно я замечаю, что буран снаружи утих, превратившись просто в сильный снегопад, и непроизвольно бросаю взгляд в направлении кухни.

– Прощение нужно заслужить. Делом, а не словом.

– Я сделаю все, что ты скажешь. Исправлюсь. Ты для меня – все!

– Ты говоришь правду? – Мой голос чуть дрогнул, когда я произносила эти слова. Оказывается, вполне достаточно было его просто припугнуть.