Только ты и я - Лор Ван Ренсбург

какое-то странное напряжение. Она ждет ответа, и ее обращенное к нему лицо умоляет Стивена не разбивать ей сердце сильнее, чем он уже сделал. Светлая кожа Элли мерцает в полумраке, делая ее похожей на привидение, и на мгновение Стивену кажется, что так и есть, что ее больше нет в комнате – остался только дух. На мгновение он даже пожалел, что на них не напал какой-нибудь преступник, как он решил вначале. Тогда он бы знал, как защитить их обоих от опасности, но теперь…

Что ей сказать? Если Элли знает только о Д., стоит ли причинять ей лишние страдания, рассказывая о других, но если ей известно все и она уличит его во лжи… Как ему поступить? Что выбрать? Ноготь его указательного пальца скребет по ледерину подлокотника. Правильный ответ не всегда правдивый, это очевидно. Так что же делать?..

Взгляд Элли – настойчивый, умоляющий – все так же устремлен прямо на него, и Стивен вспомнил… Подобное уже случалось с ним много лет назад. Он уже видел такие глаза, хотя лицо было другим. Это лицо принадлежало его матери. Ему было всего тринадцать, когда она смотрела на него с таким же страданием, с такой же мукой во взгляде. Он только что вернулся домой после того, как провел несколько дней с отцом, который ездил в очередное рекламное турне по поводу выхода своей новой книги. Вскоре должны были начаться занятия в школе, и ему пришлось вернуться, тогда как Стюарт продолжал двигаться на запад с целеустремленностью первых пионеров. Утром Стивен вышел на кухню завтракать, и мать, подкладывая на тарелку его любимые французские тосты, засыпала его вопросами. Стивен отвечал весьма неохотно и скупо: рот его был набит сладким, еще теплым тестом с ароматом корицы, и ему вовсе не хотелось отвлекаться от еды ради того, чтобы утолить ее, как он считал, праздное любопытство. Проглотив последний кусок, Стивен поспешно поднялся из-за стола, громко заскрежетав стулом по полу, но, прежде чем он успел сделать шаг к выходу, рука матери легла ему на плечо. Обернувшись, он наткнулся на ее взгляд, который был точно таким же, как сейчас у Элли, – настойчивым и страдающим. Вопрос, который задала ему тогда мать, почти не отличался от того, на который требовала ответа Элли. И, как и много лет назад, Стивен сказал спокойно:

– Нет, – сказал Стивен. – Никого.

24

25 февраля

Ты извинился, подарив мне одну из своих улыбок, от которых я начинаю словно куда-то проваливаться, а потом сказал, мол, ты надеешься, что я все пойму правильно, но тебе придется отказаться от наших встреч, потому что сейчас у тебя слишком много работы. Ты говорил что-то еще, но я ничего не запомнила. Все дальнейшее вспоминается мне смутно. Кажется, я попыталась улыбнуться самой убедительной улыбкой. «Конечно, я понимаю. Все в порядке», – пробормотала я. Но я знала – ничего не в порядке. Ни о каком порядке не могло быть и речи. Твои слова в один миг перенесли меня в другую галактику, где наш, земной, порядок просто не существует. Меня придавило невероятной тяжестью, словно на меня свалился Эверест. Мое сердце разорвалось на тысячу кусков, а внутренности пронзила такая резкая боль, что я пулей выскочила из комнаты и бросилась к ближайшему туалету.

Потом я спросила тебя, может, я сделала что-то не так?

«Не понимаю, что ты имеешь в виду, – ответил ты. – Все нормально. Просто ты ищешь в моих словах скрытый смысл, которого там нет. Я просто очень занят, вот и все».

Иногда бывает, что твоя боль превращается во что-то другое. Например, можно складывать листок бумаги так, чтобы получился цветок лотоса, бабочка или журавлик. Моя боль, сложенная в несколько раз, становится гневом, и тогда я думаю: я была счастлива, но из-за тебя я потеряла все, и, быть может, – только быть может – ты должен будешь за это заплатить.

25

Стивен

Она со вздохом выпрямилась, и ее пальцы выскользнули из его руки. Он попытался ее задержать, но ему помешала липкая лента вокруг запястий.

– Слушай, может, все-таки развяжешь меня, чтобы мы могли поговорить нормально?

– Зачем я буду развязывать лжеца, который меня ни капельки не уважает? – холодно возразила она и снова взяла в руки стопку бумаг, которую использовала для своей глупой викторины.

– Элли…

– Значит, ты утверждаешь, что у тебя больше никого не было…

– Не было. Но послушай…

– Тогда объясни, что это такое? – Элли швырнула Стивену два листа бумаги, которые приземлились точно ему на колени. Стивен бросил на них всего один взгляд и снова почувствовал, как холодеет спина.

– Если не ошибаюсь, у Д., которая так ловко воспользовалась твоей слабостью, волосы рыжие?

Пот, обильно выступивший у Стивена под мышками, насквозь промочил ткань рубашки под джемпером. У девушки на скверных зернистых фото, напечатанных на цветном принтере, были длинные светлые волосы, а одета она была в белое кружевное белье с вышитыми на нем крошечными цветочками. В правом нижнем углу снимка были хорошо различимы дата и время, которые автоматически поставил телефон. Стивен мысленно проклял себя за то, что вообще сделал эти фото. В тот день ему захотелось сделать ей приятное (несомненно, еще одна минутная слабость), и он согласился, хотя должен был сказать нет. Ему фотографии были ни к чему, он и так отлично помнил каждую из них.

А. нравилось для него позировать. И, несмотря на не слишком высокое качество снимков, на лице А. все равно можно было разглядеть выражение глубокого и полного удовлетворения. Она всегда так выглядела после секса.

Стивен перестал встречаться с А. вскоре после того, как познакомился с Элли. А встретились они за несколько недель до этого в публичной библиотеке, где она подбирала литературу и делала выписки для какого-то исследования. А. налетела на него, когда быстро поднималась по широкой лестнице, и выбила у него из рук стопку книг, которые он нес сдавать. Ее многословные извинения заставили его улыбнуться, к тому же ему очень понравилось, как она смущенно теребит пальцами уголок своей толстой тетради. Они договорились встретиться здесь же, в библиотеке, через два дня. И здесь же, в библиотеке, в отделе «Астрономия», он поцеловал ее в первый раз. У ее губ был вкус вишен, к тому же она крепко прижималась к нему всем телом, и Стивен не смог отвергнуть столь откровенный дар. Уступила она ему довольно быстро.

«Я росла в приемных семьях. Моя мать – наркоша, а отец просто сраный донор спермы, который растворился в пространстве еще до моего рождения. Никто никогда не интересовался, что я делаю и чего хочу. В общем, я рано стала самостоятельной».

Она приезжала к нему по первому зову. И она была благодарна ему за внимание, за то, что он был зрелым мужчиной,