О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Неужели кто-то хочет покинуть такую красивую страну?
Как будто дело хоть когда-нибудь было в красоте. Или в хотении.
…Ее мать не любила нежностей, но Ана знала, что мать любит ее. Потому что она могла заплакать, когда говорила об играющих на улице детях, или о множестве других жизней, которые были бы возможны, если бы вместо X случилось Y или Z. Когда говорила, я так горжусь тобой, ты мне так помогаешь. Глория любила танцевать, но больше не ходила в клубы, как это было в Майами. И иногда, когда Ана замечала Нэнси, которая в ванной красила глаза подводкой, собираясь провести вечер с Роберто или со своими друзьями-«экспатами», которая покачивала бедрами в такт песне по радио с рюмкой текилы в руке, ей хотелось, чтобы ее мама тоже была Нэнси. Ей хотелось вырасти еще быстрее — возможно, тогда ей удастся освободить свою мать.
* * *
В последний год ее пребывания в Мексике Глория заболела. Стремительно: вот она кашляет кровью, и вот они уже сидят вдвоем в мрачной медицинской клинике. (Нэнси заплатила врачу за осмотр, хотя у Глории не было при себе документов, но дала им понять, что не сможет платить за длительное лечение). Доктор говорит: почему вы так долго тянули? Говорит, не знаю, чем смогу вам помочь, заплатит ли ваша patrona[57] за химиотерапию? Не знаю, болезнь уже на последних стадиях.
Она ведет мать по коридору, держа в руках ее кислородный баллон. Помогает ей сесть в автобус, потому что Нэнси работала и не могла их забрать. Ее мать кладет свою ладонь ей на колени. Шепчет спасибо, а Ана даже не понимает, за что.
Она вспоминала, как свернулась калачиком рядом с матерью на их двуспальной кровати, прижав ухо к ее груди. Слушая ее сердце. Каждый тяжелый вздох. Взывала к каждому следующему: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
* * *
Деньги под половицей. Смогла бы химиотерапия продлить ее дни? Она могла взять деньги, но не взяла. Она могла взять деньги, потому что несколько лет спустя Нэнси застукала Роберто с любовницей, пришла в ярость, швырнула обручальное кольцо в раковину и той же ночью уехала из Мексики, сказав, что ноги ее больше не будет в этом богом забытом месте, что это худшая ошибка в ее жизни, и уехала без денег, она даже не вспомнила про деньги, так она рассвирепела. Но как Ана могла это знать? Ана никогда этого не узнает. В то время она думала только о том, что если она возьмет деньги и донья Нэнси узнает, то куда им тогда податься?
8. Они любят грязь
Майделис
Гавана, 2015
Это не измена, если брак находится на последнем издыхании. Единственная причина, почему мы до сих пор не отключили его от аппарата, это банальное неудобство: отсутствие жилплощади. (Как много пар, ненавидящих друг друга, продолжают жить под одной крышей и ужинать молча, заполняя пустоту звуком работающего телевизора?)
Вот что я говорю себе, когда мужчина, не являющийся моим мужем, Эль-Алеман[58], помогает мне сесть на пассажирское сиденье и вручает мне мою сумку с вещами. Джанетт смотрит на нас с заднего сиденья с понимающей улыбкой.
— Расскажешь потом, что у вас было? — шепотом спрашивает она, пока Эль-Алеман обходит машину с другой стороны.
Я улыбаюсь, надеясь, что она поймет меня правильно: Ничего. Все.
Эль-Алеман втискивается в водительское кресло и дергает торчащий сбоку рычаг.
— Чертовы говенные русские колымаги, будь они прокляты! — кричит он по-английски, и сиденье откидывается назад, заставляя Джанетт подтянуть колени к себе. — Как нормальному человеку сюда поместиться?
— Ого, а тут есть подстаканник, — замечает Джанетт и опускает центральную перегородку, в которой действительно оказывается подстаканник.
— Я думал, вы тут ездите на этих славных «Шевроле» 1950-х годов, — говорит Эль-Алеман. — Почему мне такую не дали?
Джанетт вздыхает.
— Я бы захватила свой кафесито[59], если бы знала, что тут будет подстаканник.
Она ставит локоть на центральную перегородку.
— Разумеется, тут будет подстаканник. Ты, по-твоему, где, на Марсе? Мы же не пещерные люди.
Представьте себе: я и два иностранца. Каким терпением нужно обладать. Хотя я более склонна препираться со своей кузиной, чем с этим загорелым, шумным немцем в отпуске. Снаружи мальчики-носильщики молча наблюдают за нами. Пытаются считать ситуацию, это я понимаю. Две кубинские проститутки и один турист? Два туриста и один везучий кубинский дальний родственник? Семейная пара и их энергичный гид? Мальчики, я сама не могу разобраться в ситуации.
Стоит такое липкое, удушливое лето, когда душ становится бесполезным. Я уже чувствую вкус пота и морской соли в воздухе. Эль-Алеман разворачивается к выезду из отеля «Насьональ», отеля Джанетт, где я останавливалась прошлой ночью, и рулит туда, куда я ему скажу. Вскоре мимо проносится Малекон: океан, стена из белого известняка, и ни малейших волн, чтобы умерить жару, хотя это не мешает детям в одних трусах болтать ногами в оптимистичном предвкушении. И двум рыбакам, сидящим на стене с самодельными удочками в руках. Наш народ всегда полон надежды.
— Даже пробыв здесь неделю, я не перестаю поражаться. Все рушится. Все лежит в руинах. — Джанетт указывает на полуразвалившуюся квартиру, где стоит женщина с шарфом на голове и пустым взглядом смотрит в дверной проем.
— Но есть в этом что-то романтическое, не правда ли? — Эль-Алеман бросает взгляд на меня. — В разрушении. В пастельных тонах. А океан, о, этот океан.
В любой другой ситуации я бы закатила глаза на них обоих. Но я овладела особым видом терпения, своего рода маской, потому что туристов очень легко обидеть. Это я усвоила, продавая сувениры иностранцам на Малеконе. Работа, на которую мой муж смотрит свысока. Халтурка, которую он вообще не считает работой. Но денег я приношу больше, чем он, а он врач. Потому и смеется надо мной.
Главное, что нужно делать, это подмечать незначительные детали. Ну, то есть все можно понять уже по одной одежде.
Я наблюдаю
