О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа

почти до потолка. В клетке, свернувшись калачиком рядом с миской воды и кровавым куском еще нетронутого мяса, рядом с дорожкой капель крови, ведущей к входу, спало животное.

Рука Кармен взлетела ко рту с кинематографичной, почти постановочной точностью. Она стала пробираться вперед, к металлическому вольеру, щекоча себе нервы, дрожа всем телом от волнения и испуга.

Словно почувствовав ее приближение, животное зашевелилось и село. Оно оскалило зубы, и из-за острых, как иглы, резцов вырвалось протяжное шипение. Пума, совсем молодая. Камен опознала пуму почти мгновенно, даже не догадываясь, как Флоридская пума[45] затесалась в ее внутреннюю энциклопедию кошачьих. Кармен наклонилась ближе, игнорируя предостерегающие звуки животного. Словно отвечая на ее вызов, пума зашипела громче. А потом они просто уставились друг на друга.

Кармен поразилась сходству между пумой и ее кошкой Линдой: параллельные, отогнутые назад уши и жесткая проволока усов, легкое подрагивание носа. Но были и отличия: упругие мускулы, бугрящиеся под лоснящейся шкурой пумы, словно та готовится к прыжку, блеск ее длинных зубов, напоминающих ножи из слоновой кости. В глубине души, почти против воли, но все-таки не совсем, ей хотелось протянуть руку и отпереть клетку, хотелось умыться кровью и ощутить, как ее собственное тело преподносит себя в жертву. Стать животным, не знать своего прошлого, не знать ничего, кроме острой потребности утолить голод. Она не примет на свой счет, если пума нападет на нее. Она поймет. Она простит. Она была так поглощена моментом, что почти не обратила внимания на свет фар, прожектором проехавшихся по клетке, почти не услышала хрусткий, гравийный звук автомобиля, затормозившего перед домом.

Кармен опомнилась. Вспомнила о Джанетт, вспомнила о своих гостях. Она бросилась бежать, животное зарычало, и в тот самый момент, когда в замке провернулся ключ, Кармен захлопнула раздвижную стеклянную дверь, пробежала мимо бассейна и завернула за угол, одним движением подхватила туфли с земли и на корточках стала пробираться вдоль дома, а ее сердце стучало, стучало, стучало, когда она поглядывала направо, чтобы убедиться, что машина пуста и никто не поджидает ее снаружи. Она сама себе не верила. Словно какой-то мультик, серия «Луни Тюнз», где хищник ходит по кругу, и Кармен — жертва, перехитрившая хищника. Охота на уток, охота на кроликов. Она чуть не рассмеялась. Чуть не рассмеялась, пока бежала через улицу в одних чулках. Никто никогда не узнает. Никто никогда не узнает.

Конечно, она возьмет себя в руки, прежде чем вернуться в дом. Наклонившись, чтобы оглядеть себя в боковое зеркало машины, она, как сможет, поправит прическу. Она снимет жакет в крупных пятнах пота и останется в шелковой блузке без рукавов, хотя она ненавидела свои дряблые плечи и считала неблагоразумным женщине старше пятидесяти оголять ноги выше колена и руки выше локтя. Она снова задумается о том, чтобы позвонить в полицию, и даже быстро поищет в телефоне «ветеринарный контроль Майами» и «куда сообщить об экзотических животных», прежде чем решит сохранить это в тайне. Она будет хранить это в тайне, когда войдет в дом с заготовленным оправданием и скажет, что ей нужно было переставить машину, когда Джанетт странно на нее посмотрит. Она будет хранить это в тайне каждый раз, когда будет махать рукой своей аляповатой соседке с порога. Она будет хранить это в тайне, когда снова повезет Джанетт на детоксикацию, и Марио, потея и краснея, будет сидеть рядом с ней. Она будет хранить это в тайне даже тогда, когда пять лет спустя пума сбежит из клетки и набросится на свою хозяйку, излишне болтливую женщину, и дело закончится пятью пересадками кожи, лицом, на которое Кармен никогда больше не взглянет, и газетной статьей, где возьмут интервью у шокированных соседей — они понятия не имели! — а саму женщину процитируют:

— Могло быть и хуже. Слава Богу, что я осталась жива. Видит Бог, могло быть и хуже.

7. Privilegio[46]

Ана,

Ирапуато, 2018

Мексика преображала ее речь. Сhele стало güero[47], guineo превратилось в plátano[48]. Она снова знала испанский лучше английского, но ее акцент начал меняться. Она пыталась мексиканизировать непослушный язык, чтобы лучше вписаться. Чтобы не слышать оскорбительные комментарии. Gente de afuera[49] захватывают город, творят разбой, отнимают рабочие места, pinches cerotes[50], вызывайте Мигру, пусть их гонят взашей. Бывают добрые мексиканцы, приветливые. Не все такие. Проще слиться с толпой, проще примерить новую маскировку (и болезненно тоже). И запутано тоже. Мать каждый год обещала, что они вернутся, просто нужно скопить еще чуть больше денег. Намного больше денег. Может, они никогда не вернутся?

Четыре года прошло. Ана и ее мать по-прежнему сидели в Мексике. Она жила в Майами почти столько же, сколько в Ирапуато.

Здесь она работала. На урожденную американку, у которой были длинные рыжие волосы. Ее звали донья Нэнси. Нет, формально она не работала на Нэнси. Глория работала, ее мать. Но Ана всегда помогала своей матери, не один год она помогала своей матери, и в конце концов Нэнси стала платить Ане. Предыдущая muchacha[51] начала работать на кухне после смерти своего отца, когда ей было всего восемь лет. Вскоре она уже могла покупать обувь всем своим сестрам, а это было предметом большой гордости. Ана слышала, как женщина лично рассказывала эту историю Глории перед тем, как оставить свой пост, потому что она выходила замуж.

— Я тоже хочу работать, — заявила Ана донье Нэнси несколько лет назад. Нэнси ей отказала, но согласилась давать Ане карманные деньги за помощь матери. К тому же Ана не ходила в школу; Глория учила ее по книгам, которые Нэнси приносила из средней школы, где преподавала английский. Так что Ана работала, но она не работала. Все было очень запутано. Свое свободное время она проводила с взрослыми.

* * *

Нэнси любила, чтобы еда была очень, очень горячей. Она любила, чтобы от кесадильи валил такой пар, что стоило развернуть тортилью, и могла сработать пожарная сигнализация. Она любила, чтобы суп еще булькал в миске. Если подать Нэнси еду, которая не обжигала нёбо, Нэнси хмурилась, а затем вставала и разогревала тарелку в микроволновке. Поэтому Ана зажаривала все до черноты, чудом умудряясь не спалить все, что готовила. И частенько обжигала пальцы, таская тарелки на обеденный стол.

Когда работаешь на человека, узнаешь о нем много такого всякого, его привычки, его причуды. Ана знала Нэнси лучше, чем собственный муж Нэнси, который порой