Попал по собственному желанию - Данил Коган

я проиграл поединок и сейчас лежал на песке. Но мне было наплевать. Я собирался как можно быстрее покинуть арену и этот город. Теперь он меня бесил.

В проходе под трибунами меня встретили мои ребята. И немолодой патриций, который поднял руку в защиту моего противника.

Он молча пресек мой путь. Я остановился. Некоторое время он вглядывался в меня, словно пытался что-то разглядеть. Потом, медленно, с натугой, склонил голову, как будто у него не гнуться мышцы шеи. Да уж. Патриции не кланяются друг другу. Склонить голову можно только перед членом императорского рода. А колени преклоняют только перед алтарями или изваяниями богов.

— Наша семья готова выплатить виру. За дерзость наследника. — Это он мне предлагает взятку задним числом. Никакая вира по закону мне уже не положена. — Скажи Максимус Доримед. Почему ты оставил Гектору жизнь. Насколько я знаю, прежде такое мягкосердечие за тобой замечено не было.

— Уважаемый Навтий. — имени я не знаю, но это явно глава семьи. — Никакой виры от твоей семьи я не приму. Вира оплачена кровью.

И, возможно, здоровьем наследника, думаю я. Целители — целителями, а раны в плече и легком очень глубокие.

— У меня нет претензий к твоей семье, уважаемый. Что касается твоего второго вопроса. Почему я оставил Гектору жизнь? Потому что мог.

— Хороший ответ. Ответ альтиора. Слухи о твоей жестокости и безумии были ложны. Если ты не хочешь принять виру, прими в дар боевого экуса. Моя семья разводит этих благородных животных. Также ты всегда будешь желанным гостем в моем доме и домах моих клиентов.

— Благодарю. — теперь уже я немного наклонил голову. От подарка отказаться нельзя, это будет прямым оскорблением и противоречить моим словам о том, что у меня нет претензий к семье Навтиев. — Это весьма щедрый дар. Прости, но мне не называли твоего имени.

— Фаон Навтий. — Семейство явно имеет элланские корни. Древнее семейство, но изначально не из альтиоров.

— Фаон, завтра или максимум послезавтра я покидаю город.

— Экус будет у тебя сегодня к вечеру. Я слышал, твой Гром великолепен. Я распоряжусь прислать самку.

Приложив руку к груди, попрощался Фаоном, а тот, не торопясь, пошел к выходу на арену. Как будто не его сын там борется за жизнь. Впрочем, сдержанность — щит патриция.

Скинув заляпанную всяким гнильем тунику, надел свое пестрое облачение, поданное Очком, прямо на голое тело. Отдал Черту гладиус.

На душе мутно.

Мышцы почти превратились в желе. Рано мне еще техники второго круга использовать. После «гостеприимства» благочестивых сестер мне еще, как минимум месяц восстанавливаться.

Черт смотрел на меня с благоговением. Как на бога войны.

А мне было... как-то мерзко. Ведь была мысль прирезать мальчишку, в угоду общественному мнению. Как-то я все еще не готов к такому, наверное.

И все же, кто настропалил пацана?

— Юстас. У меня к тебе есть одно маленькое, но очень ответственное поручение.

— Да, патрон. К твоим услугам.

— Попробуй узнать, с кем говорил Гектор прямо перед тем, как ворвался в ложу почтенного Сабина, аки охреневший ангел мести.

— Ого. Ты думаешь, там что-то нечисто?

— Мне кажется, кто-то его сильно распалил, перед вызовом. Скорее всего, взяли на слабо. Ну сам посуди, зачем парню вызывать меня на поединок до первой крови? Чтобы что? Да еще и оскорблять при этом? Он выглядел очень возбужденным.

— Хорошо. Тогда мне лучше остаться здесь, патрон.

— Да. Но только попробуй прийти в остерию пьяным… — Я показал юристу здоровенный кулак. — Мне пьющий клиент на хрен не сдался.

— Обидно слышать такое, Доримед! Я, может, раньше пил, потому что у меня клиентелы не было. И перспектив. А теперь-то! Все выполню, все разузнаю, спокойствие, патрон, буду трезв как евнух!

Едва появившись в остерии, я сразу плюхнулся в бассейн. Постепенно выровнялось дыхание. Сердце перестало пытаться проломить грудную клетку. Последствия «Звериной ярости» медленно покидали мое тело. Насколько я знаю, Максимус любил эту технику. Мне же она совсем не понравилась. Пожалуй, заменю ее в своем арсенале, на что-нибудь более сочетающееся с трансом.

Вдоволь навалявшись в бассейне и получив порцию умасливания и массажа от гостиничных рабынь, я почувствовал требовательные позывы желудка.

На обеде, на который я, как обычно, позвал Кассандру, удостоился очередного комплимента:

— Слышала, ты сегодня с трудом одолел на арене безусого юнца? Как ты умудрился выживать до своей болезни, и получить чемпионский титул? Скажи, Максимус, достойно ли потомка древнего рода, и избранного Богиней воина драться в амфитеатре подобно рабу, для развлечения толпы?

— Тебя там не было. — Резче, чем обычно ответил я. — Парень оскорбил богиню. Так что причина для боя была вполне достойной.

— И почему он тогда до сих пор жив?

— Потому что он был только вестником. Посланием от неизвестного недоброжелателя. Я не убиваю гонцов, потому что мне не нравится принесенная ими весть. Да и вообще. Не слишком ли много ты себе позволяешь, сестра? Я не заказывал себе личного критика-имиджмейкера!

— Я позволяю себе ровно столько, сколько позволено духовному наставнику. — Моя злость скатилась с нее как с гуся вода. — Именно так Максимус Доримед поступил с гонцом, принесшим ему волю отца — решение о свадьбе. Снес ему голову.

Я вспомнил этот эпизод. Да так и было. А рабу, пролившему пару капель вина на его одеяния, Максимус приказал отрубить кисти рук. Потому что не нужны руки тому, кто не умеет ими пользоваться. Тот еще гуманист и метросексуал был мой предшественник. Кстати, эти его выходки сильно злили отца. Расшвыриваться рабами было не принято.

— Весь вопрос в том, что именно остановило твою руку. Если жалость и сострадание, то ты идиот, Максимус. Если расчет — то ты все сделал правильно. Проблема в том, что все, что я знаю о прежнем Максимусе Доримеде, говорит, что ни жалость, ни сострадание, ни уж тем более тонкий расчет были ему несвойственны.

— Тебе лучше забыть, Кассандра, то, что ты знала о прежнем Максимусе. Я — не он. Моя душа слишком долго блуждала в смертном мраке. Теперь я другой человек.

— Я это вижу. Хорошо, что здесь нет других людей, которые смогут это заметить. Кроме твоей супруги, конечно.

— И что они сделают, даже если поймут, — я изменился? Это что — преступление?

— Проверят на одержимость, —