Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

– В случае Ли или Ангела?

– В случае Ли.

– А Ангел, думаешь, бросил?

Травинка сделала пару кругов вокруг пупка и поползла дальше.

– Что?

– Ангел, говорю, думаешь, бросил?

– Нет. Откосит от армии, потом опять примется.

– И ты считаешь это нормальным?

Бранд легонько погладил сосок.

– Нет, но у него судьба такая.

– Как? Любой человек может бросить!

– Не любой. Некоторым на роду написано.

– А почему ты так считаешь? Ты уже его списал совсем?

Травинка отпрянула. Мучительно хотелось продолжения.

– Нет, не списал. Просто, знаешь, иногда мне кажется, что я вижу печати на человеческих лицах.

– Какие печати?

Он чуть наклонился вперед и положил руку мне между ног.

– Печати смерти.

Я хотела только вдохнуть поглубже, но получилось не сразу. Вместе со вздохом вырвался стон.

– Как ты их видишь?

– Вижу и все – по повадкам, по манере себя держать, по тому, как человек ведет себя в разных ситуациях.

Ребро его ладони несколько раз проехалось по вертикальному шву на шортах.

– И ты можешь спокойно думать о том, что он умрет?

– Смерть естественна, – сказал Бранд и отдернул руку.

Я потянулась к нему, но он откинулся к дереву. Все. Трусы мокрые насквозь. Я сдалась. Взяла руку Бренда попыталась отправить ее себе в шорты. Но Бранд снова отдернул руку.

– Ты с ума сошла? Тебе пятнадцать, это уголовное дело.

– А вот это сейчас что было?

– Что?

– Вот сейчас ты что делал?

– Я?

Очень сильно закружилась голова, подступила тошнота, я еле успела добежать до кустов, и меня вывернуло. Бранд похлопал меня по спине.

– Ничего, у девочек такое бывает от перевозбуждения.

– Только зачем ты это все сделал?

Бранд коснулся пальцем моего носа.

– Третье правило. Не подписывай людей на то, чего не сможешь завершить. Ты посмотри, что ты с Ли сделала. Бравада твоя идиотская, а потом пришлось парня по частям собирать. Тоже мне, жрица любви… Даже не то что раскаялась, а внимания не обратила.

– Ему плохо было, что ли?

– Еще как.

– Не знала.

– Я понимаю.

– И что теперь делать?

– Поговори с ним, как-то извинись… Ему же теперь кажется, что он говно.

– О господи… Ладно, попробую.

– Купаться-то пойдешь?

– У меня купальника нет.

– У меня тоже, и что теперь? Тоже мне культ тела и свободы… Ладно, постереги вещи.

Бранд снял футболку, майку, джинсы, трусы и на глазах у не слишком многочисленной публики вошел в воду.

4

С Ангелом мы сработались и даже немного докрутили шоу. Он выходил на улицу и говорил: «Уважаемая публика! Сейчас я буду рисовать портрет этой девушки. И только от вас зависит, в каком именно стиле он будет нарисован!»

Дальше начиналась перекличка. Таким образом, я оказалась нарисована в манере Бердслея, Анненкова, Дейнеки, Модильяни, Дюрера и еще кучи всяких художников. Заодно и историю искусств подтянула. Под конец сеанса заказчик получал рисунок, я строила глазки, и обладатель портрета делал чуть более солидный взнос в шапку, чем остальная публика. Стесняться я перестала совершенно, так что мне теперь легко давались и расстегивание пуговиц, и долгое сидение в бог знает каких позах. А также появились деньги.

За клеенкой пришлось побегать. Обошла кучу хозяйственных и в результате отхватила метра клеенки с рисунком из анютиных глазок. Качество печати было чудовищным. Ни один контур не совпадал с другим. Зато почти экспрессионизм и пестренько. Между тем основная клеенка росла и росла. За несколько дней был сшит мощный лоскутный тент, к которому пришивались все куски. Я села на лавочку и начала пристраивать свой кусок к общему. Рядом внезапно возник Валенок.

– Привет.

– Привет.

– Хочешь помогу?

– Давай. Только у меня лишней иголки нету. Вон Багира сидит, попроси у нее, она последний раз шила, и у нее всегда с собой запас.

Валенок метнулся к Багире.

– Давай ты пришивай с того конца, а я с этого.

– Черт, надо же, какая твердая.

– Ну да. Возьми какую-нибудь палочку. У меня вот наперсток. Никогда в жизни не пользовалась.

– А как шов делать?

– Продергиваешь иглу, потом вот так нитку перекидываешь – и следующий стежок.

– Покажи, не понял.

– Смотри.

Я показала шов.

– Теперь ясно. Какой большой тент уже получается.

– Ага, здорово. Сама удивляюсь.

– А ты последнее время на Арбате читаешь?

– Нет. Все в студии кто поступает, кто на каникулах.

– То-то я давно вас не видел.

– С осени опять начнем.

– А пока с Ангелом?

– Надо же как-то деньги зарабатывать.

– Ай, черт!

– Что? Укололся?

– Да. – Валенок засунул палец в рот.

– Ладно, все понятно. Давай я сама буду дальше, а ты просто рядом посиди. Давай поговорим.

Валенок кивнул. Некоторое время вместо разговоров мы сидели в полном молчании, потому что я никак не могла сообразить, как подступиться, но в конце концов плюнула на формулировки.

– Слушай, Валенок, мне надо кое-что у тебя спросить важное.

– Рожай.

– Дурак. Ну слушай, правда. Понимаешь, есть один человек, он очень смелый замечательный, хороший, очень правильный человек, и любит меня, и ему очень плохо, понимаешь? Из-за меня как раз плохо. А я его разлюбила.

Валенок поджал губы.

– И насколько все серьезно?

– Ужасно. Его из-за меня золотой медали лишили, из школы пришлось уходить.

Валенок присвистнул.

– Понимаешь? Это все мучительно. С одной стороны, бросить его – ужасно. А с другой стороны, остаться – тоже кошмар.

Валенок помолчал минутку, потом тихо и грустно сказал:

– Я знаю. У меня мать так же мучилась.

– Как?

– Отца первым посадили, а пока он сидел, она в моего отчима втрескалась.

– И ты все знал?

– Знал, конечно. У меня хорошие родители, они со мной обо всем разговаривают.

– И как это можно было вывалить на голову маленькому ребенку?

– Не такому уж маленькому. Дети, впрочем, все понимают.

– И что она сделала?

– Поехала на зону на свидание, все рассказала отцу.

– А он как?

– Не знаю, меня не было.

– Но, в общем, разводиться они не стали, понятно. Она ездила к отцу на зону и жила с отчимом. Теперь они все друзья.

– И что, совсем не мучилась?

– Мучилась, конечно, они все мучались. Но, понимаешь, одно дело долг, ответственность, знание, что хорошего человека подставить нельзя. Другое дело – чувство. Тут сложно выбирать. Наверное, просто надо понять, что это разные вещи. И честным быть…

– Но ему же больно будет!

– Наверное. Но пусть будет больно один раз, чем ты будешь врать всю жизнь.

– Но он стольким из-за меня пожертвовал!

– Он все-таки не из-за тебя пожертвовал, извини. Рассуждая так, ты унижаешь в первую очередь его. Это был его выбор. Значит, ему было важно пожертвовать.

– Ладно, не включай Бранда.