Kudos - Рейчел Каск

на единственное свободное место рядом с Софией, настороженно улыбаясь и показывая узкие желтые зубы. Когда он спросил ее, что это за блюдо, она не повторила свой перевод, но, любезно улыбнувшись, сказала, что это местный деликатес, сделанный из мясного фарша. Он протянул руку и положил немного на свою тарелку вместе с парой кусочков хлеба. Нам придется извинить его, он ужасно проголодался, сказал он, потому что пытался прогуляться вдоль берега, но запутался в рядах индустриальных комплексов, жилых массивов и торговых центров; они казались полуразрушенными и более-менее пустынными, но все дороги неизменно вели именно к ним, так что в конце концов в попытке выйти к воде ему пришлось перелезать через стены и идти по обочинам, в результате чего он оказался на прицеле у трех человек в форме в отгороженном бетонном пространстве, окруженном колючей проволокой и множеством вышек – чем-то вроде сторожевых башен. По всей видимости, он попал в военную зону, и ему потребовалось всё его скудное знание языка, чтобы объяснить этим мужчинам, что он не террорист, а писатель, приехавший на литературную конференцию, о которой – к его удивлению – они слышали. Они оказались довольно добродушными и предложили ему кофе с паштейшем, прежде чем отпустить его, но он отказался и пожалел об этом, как только понял, как далеко от ресторана находится. Ему пришлось бежать почти всю дорогу обратно, сказал он, что в походных ботинках было не так-то просто.

Этот рассказ привлек внимание Луиша, и он c жаром начал говорить о социально-экономическом упадке страны, вызванном, как он сказал, финансовым кризисом десятилетней давности, отголоски которого всё еще можно ощутить в таких местах, как это. Уэльский писатель воспользовался этой передышкой, чтобы поесть, и то и дело кивал головой, расправляясь с первым блюдом, а затем, удовлетворенный, откинулся на спинку стула. Ситуация в его родном регионе Уэльса, сказал он, когда Луиш закончил, тоже неутешительная: он движется по более или менее похожей нисходящей траектории, хотя, вообще-то, даже толком не достиг современного уровня развития. В этом регионе всё еще живут семьи, сказал он, в которых только поколением раньше старики не говорили на английском, и местные рассказывали ему о мире, в котором люди когда-то жили полноценной и богатой жизнью в своей собственной среде обитания, в близости не только друг с другом, но и с животными, птицами, горами и деревьями, и хранили традиции песен, сказок и религиозных обрядов, а также волнующих историй, глубоких обид и непреодолимых разногласий, традиции кланов, представители которых вступали в брак и смешивались между собой, и жили на земле в своей собственной реальности. Каких-то сорок лет назад, сказал он, целые общины совершали по воскресеньям восхождение на гору: старые женщины и матери с детьми на руках, рослые фермеры, деревенские девушки и щебечущая ребятня, вместе с собаками, пони и корзинами еды – сэндвичами с ветчиной и здоровенными термосами с чаем, – и, пока они поднимались на холм, мужчины пели. Роман, над которым он сейчас работает, – попытка воскресить этот исчезнувший мир, и он провел большое исследование их нравов, а также сельскохозяйственной деятельности, кулинарных и бытовых традиций, обычаев ходить в церковь, особенностей общения, фольклора, стихов на диалекте и песен. Он взял интервью у несчетного количества людей, большинство из которых – по очевидным причинам – достигло преклонного возраста, и у него сложилась довольно необычная картина, если судить по подготовительным заметкам, однако удивительным было то, как часто эти люди утверждали, что испытывают облегчение оттого, что больше так не живут, даже когда выражали ностальгию по своей прошлой жизни. Иногда он даже думал, что переживает потерю старого мира сильнее, чем они, потому что он совершенно не понимал, как они могут выносить серость домов престарелых с их мелкими удобствами в виде телевизора и отопления, когда то, что они помнят, так красиво. От того мира ничего не осталось, сказала ему одна старая женщина, и каждая травинка теперь уже не та. Он попросил ее объяснить, что она имела в виду, потому что уж трава-то, по крайней мере, не перестала быть травой, но она просто повторяла, что за ее жизнь для нее изменилось и стало неузнаваемым всё. Эта женщина мирно скончалась вскоре после их разговора, и он порадовался, сказал он, что у него был шанс поговорить с ней и записать ее воспоминания, которые иначе бы умерли вместе с ней. Однако даже когда он воссоздал эти воспоминания так детально, что они заблестели как новые на страницах его романа, смысл ее фразы о переменах продолжал ускользать от него. Он не может принять того, что сама суть вещей была утрачена, и временами, когда он писал роман, он почти злился на эту женщину, как будто это она украла эту суть, забрала с собой навсегда. Например, там, где он живет, – в фермерском доме в национальном парке Сноудония – ландшафт остался более-менее прежним, и местное сообщество активно борется с мелкими изменениями – чрезмерным количеством дорожных указателей, новыми парковками, – которые рано или поздно испортили бы своеобразие и красоту этих мест, а также активно возрождает старые отрасли производства и традиции землепользования. Когда он выходит прогуляться по этим холмам, реальность, по его мнению, остается такой же, какой была всегда, хотя, конечно, добавил он, настороженно оглядывая остальных, ему повезло жить в том месте, о котором можно так сказать.

Луиш слушал с безразличным выражением на крупном угрюмом лице, пальцами отрывая кусочки хлеба и скатывая их в маленькие твердые шарики, которые он затем ронял на стол вокруг своей тарелки.

– Моя мама однажды сказала, что, когда она была маленькой, во время сбора урожая в деревне проводили фестиваль, и фермеры всегда оставляли одно поле, чтобы скосить траву на нем в этот день, – сказал он. – Все собирались посмотреть на то, как мужчины работают косой, потому что такова была традиция, и по традиции же они оставляли круглый участок в середине поля некошеным, двигаясь от краев к центру, а не туда-сюда по прямой, как обычно. Все испуганные дикие животные, у которых обычно была возможность убежать, оказывались в ловушке в кругу, – сказал он, – который становился всё меньше и меньше по мере того, как мужчины косили, так что в конце концов на этом пятачке оставалось большое количество съежившихся зверьков. Деревенские дети были вооружены лопатами, кирками и даже ножами с кухни, и в определенный момент им разрешали нагрянуть на нескошенный участок ликующей оравой и убить животных, что они и делали с большим удовольствием и энтузиазмом, разбрызгивая