Kudos - Рейчел Каск

вмешательства. София быстро и переливчато заговорила с ним на родном языке, а он отвечал медленно и звучно. Он стоял совершенно спокойно, в то время как она очень оживилась: она постоянно меняла позу и, пока говорила, активно жестикулировала. Ростом он был намного выше, чем она, и держал голову прямо, так что, когда он смотрел на нее сверху вниз, его глаза казались полузакрытыми, и создавалось впечатление, что он то ли скучает, то ли заворожен разговором. Спустя некоторое время она повернулась ко мне и, снова положив руку на его плечо, представила его как Луиша. Он наш самый важный современный писатель, добавила она, а он в это время поднял голову еще выше, и его глаза чуть не закрылись совсем. За свою последнюю книгу он получил в этом году все пять самых крупных литературных премий. Это была сенсация, сказала она, потому что Луиш пишет о темах, которые другие писатели-мужчины не удостаивают своим вниманием.

Я была удивлена такой оценкой деятельности Луиша: раньше София говорила о писателях-мужчинах совсем иначе, отмечая, что они, как правило, затмевают ее саму, и я спросила, какие это темы.

Семейная жизнь, сказала София очень серьезно, и повседневная жизнь городских окраин: обыкновенные мужчины, женщины и дети, которые в них живут. Это те темы, снова повторила она, которые многие считают ниже своего достоинства; они стремятся писать о фантастическом или о чем-то выдающемся, гонясь за общественно значимыми темами в надежде – она даже не сомневается – тем самым повысить собственную значимость. И всё же Луиш разбил их всех наголову своей простотой, честностью и уважением к реальности.

Я пишу о том, что знаю, сказал Луиш, пожимая плечами и смотря через наши головы на что-то вдалеке.

Он скромничает, сказала София, звонко рассмеявшись, потому что беспокоится, что если станет высокомерным, то предаст тот мир, о котором пишет. Однако на самом деле он придал ему новое достоинство, уникальное в нашей культуре, в которой разделение между богатыми и бедными, молодыми и старыми и особенно между мужчинами и женщинами кажется непреодолимым. Мы живем практически c суеверным убеждением в наших различиях, сказала она, и Луиш показал, что эти различия – не результат какой-то священной тайны, а всего лишь следствие недостатка сочувствия, которое, если бы оно у нас было, позволило бы нам увидеть, что на самом деле мы все одинаковые. Именно благодаря сочувствию, сказала она, Луиш получил всеобщее признание, так что, я думаю, ему стоит гордиться собой, а не стыдиться того, что его хвалят.

Пока она всё это говорила, Луиш стоял с самым несчастным видом. Он ответил на ее слова глубоким молчанием, которое длилось до тех пор, пока организаторы не позвали нас в автобус, подъехавший к отелю. Мы ехали по широким, пустым дорогам, бледные бетонные поверхности которых растрескались и заросли сорняками; автобус сначала кружил в странном, безлюдном ландшафте бескрайних пристаней, глыбообразные, непроницаемые очертания которых простирались так далеко, насколько хватало глаз, а затем снова вернулся в хаотичное переплетение захудалых улиц на другой стороне. День был серым и ветреным, небо висело низко, так что те места, где появлялись следы человеческого присутствия, имели измученный и подавленный вид: навесы ресторанов и магазинов хлопали на ветру, вдоль тротуаров летел мусор, ветер поднимал в воздух локоны дыма с уличных мангалов, рассредоточенные группы пешеходов, хватаясь за сумки и пальто, устремлялись вперед, склонив голову. Когда мы выехали на улицу, на которой был ресторан, она оказалась перекрыта: дорога за день была полностью перекопана и теперь представляла собой ров, обозначенный оградительной лентой, которая трепетала и щелкала на ветру. Автобус вырулил на соседнюю улицу, а затем сделал несколько медленных поворотов, пока пассажиры обсуждали внезапно начавшееся строительство и в итоге оставили эту тему, покачивая головой и смиренно пожимая плечами. В конце концов водитель нашел место неподалеку от ресторана и выпустил нас; кто в одиночестве, кто группами, мы двинулись туда, где только что были. Мы прошли мимо бетонной парковки, окруженной ветхими, расписанными граффити зданиями, где лавровые деревья начинали цвести красными колосовидными цветами. Откуда-то неподалеку вместе с порывами ветра доносилась странная музыка: кто-то играл на дудочке или на флейте, и вскоре мы смогли разглядеть мальчика с инструментом у губ, выглядывающего из заросших кустами руин стены, расписанной граффити.

Типичная история, сказал мужчина позади меня, пока мы карабкались по импровизированной дорожке, которая была проложена по бывшей улице; дорожные работы начались без предупреждения и будто бы по волшебству, когда организаторы могли выбрать любой из множества ресторанов поблизости, чтобы мы ходили туда три раза в день, и надо быть совсем тупым, чтобы объяснять это неудобство недостатком информации, потому что вполне вероятно, что организаторы всё знали с самого начала, но не хотели менять договоренности. Было бы легко поверить, сказал он, что местные жители страдают от беспомощности, но это с тем же успехом можно назвать и упрямством, потому что они отказываются от изменений даже тогда, когда эти изменения возможны. Он работает на самую известную национальную газету, и ему нередко приходится лично наблюдать этот феномен: сегодня его отправляют сделать репортаж о тяжелом политическом кризисе или человеческой катастрофе, а завтра просят написать о предполагаемом явлении Девы Марии на скале где-то за городом, и при этом ожидается, что к обоим событиям он отнесется с одинаковой серьезностью. Как есть объяснение началу строительных работ, сказал он, точно так же должно быть и объяснение женщине в голубом: всему есть разгадка, сказал он, а люди смиряются с тайной строительных работ, чтобы не задавать себе более фундаментальных вопросов.

К этому времени мы уже зашли в ресторан и сели за длинный стол, забронированный для делегатов и тянувшийся вдоль всей стены. В другом конце зала всегда было людно, и доносившиеся оттуда смех и шум контрастировали с неловкостью за длинным столом и строгостью распределения мест, которые делегаты занимали всё более неохотно, зная, что на время еды их судьба будет предопределена, и пытаясь заключить соглашение, кто где сядет, прежде чем переступить порог. Всего в нескольких футах, в другом конце зала, люди сидели шумными, оживленными группами и увлеченно поглощали еду, которой, казалось, нет конца и края; официанты, пробираясь сквозь толпу, продолжали выносить на серебряных подносах над головами новые блюда, добавляя всё больше и больше разнообразия.

Мужчина рядом со мной широким жестом развернул толстую белую салфетку и заправил ее за воротник рубашки. Ему было за шестьдесят, он был лысым с остатками каштановых волос, а его маленькие круглые глаза сверкали циничным юмором. Он читал мою книгу, сказал