Kudos - Рейчел Каск

– каждая может видеть, но не может слышать другую, – казалось, говорило что-то об искусственности нашего положения. Чуть дальше перед отелем стояла скамейка, с которой открывался вид на припаркованные машины; она, казалось, была местом уединения, несмотря на то что стояла ровно напротив окон и была прекрасно видна изнутри. Люди на диванах находились не более чем в двух футах от человека, сидящего на скамейке, и его затылок можно было рассмотреть в деталях. Тем не менее, когда кто-то садился на эту скамейку, было понятно, что человек хочет побыть один или хочет, чтобы к нему подходили с осторожностью и не целой толпой: в таких обстоятельствах мог начаться более тихий и долгий разговор, чем те, в которых участвовала вся группа. Кроме того, на скамейке люди часто звонили по телефону, разговаривая на всех возможных языках, кроме английского, который обычно был валютой общения.

Организаторы носили футболки с логотипом конференции и в основном были очень молоды. С их лиц не сходило выражение настороженности и тревоги, так как именно они несли ответственность за то, чтобы делегаты явились на мероприятия или сели в автобус, и можно было часто наблюдать, как они хмуро советуются друг с другом, то и дело окидывая взглядом вестибюль отеля. Если кто-то из делегатов отсутствовал, начинались лихорадочные поиски и долгие разговоры о том, когда его или ее видели в последний раз. Часто один из организаторов поднимался на лифте наверх, чтобы проверить там, и нередко сразу после этого пропавший делегат появлялся из открывшихся дверей другого лифта. Один из писателей, романист из Уэльса, был для организаторов причиной постоянного беспокойства из-за привычки гулять по ничем не примечательным лабиринтам окрестностей и возвращаться с историями о церквях или других отдаленных достопримечательностях, которые он посетил. На нем были походные ботинки, и он всегда носил с собой маленький рюкзак, будто напоминая организаторам о том, что их власть над ним слишком слаба, и действительно, несколько раз он не сел вместе со всеми в автобус, а появился уже в ресторане, слегка раскрасневшийся и запыхавшийся, но тем не менее вовремя, добравшись до него пешком из какого-то другого места. Этот человек прикладывал огромные усилия, чтобы подружиться с другими участниками – как организаторами, так и делегатами, – записывая в маленький мятый кожаный блокнот то, что они говорили, и места, в которых они бывали, и неоднократно переспрашивал, чтобы проверить, правильно ли он записал название города, книги или ресторана. Он рассказал мне, что во время путешествий всегда делает такие заметки, а по приезде домой заносит их в компьютер и сортирует в соответствии с названием и датой, чтобы потом просто открыть файл и получить всю информацию, скажем, с Франкфуртской книжной ярмарки, на которой он был три года назад. Это вошло у него в привычку, которая более-менее избавляет его от необходимости что-либо помнить; не то чтобы он был забывчив, но иначе из-за способности удерживать в голове всю информацию, даже бесполезную и банальную, он постоянно отвлекается. Было очевидно, что его тактика задавать людям вопросы – которую он, по-видимому, применял, хотя он этого и не говорил из-за своей стеснительности, – позволила ему раздобыть необычайно много информации, однако, когда его расспрашивали о нем самом, он говорил уклончиво и неопределенно и не хотел вдаваться в подробности своих обстоятельств. Он сказал, что был на всех мероприятиях конференции, даже на тех, которые проходили на неизвестных ему языках: ему казалось, что иначе организаторы в нем разочаруются.

Я заметила, что уэльский писатель мог долго говорить с посторонними и далекими от него людьми – включая водителя автобуса и персонал отеля, – но в то же время он, как правило, избегал тех, кого можно было считать его ровней: известных писателей-соотечественников и писателей из других стран. Их было много, некоторых из них я встречала раньше, включая женщину, которая подошла ко мне на второй день и напомнила, что однажды мы вместе участвовали в панельной дискуссии в Амстердаме, на которую были приглашены исключительно женщины, и нас – известных писательниц и интеллектуалок – попросили рассказать о своих мечтах. Тогда она показалась мне робкой, держалась напряженно и как будто была чем-то возмущена, но теперь, в вестибюле отеля, она излучала решительность и уверенность, будто всё то время, что мы не виделись, она аккумулировала энергию, а не тратила ее. Она напомнила мне свое имя – ее звали София – с практичной прямотой человека, который не боится, что такие вещи могут забыться, а смиряется с этим. Я не могу представить себе, сказала она со снисходительной улыбкой, чтобы мужчин-интеллектуалов попросили обсудить свои мечты, и полагаю, что модератор надеялся испытать нашу так называемую честность; будто отношение женщины к правде в лучшем случае бессознательное, тогда как на самом деле, возможно, женская правда – если так вообще можно выразиться – такая глубинная и многогранная, что договориться о ее общей версии невозможно. Это удручающая мысль, сказала она, но, когда группа женщин собирается вместе, вместо того чтобы говорить о своем женском опыте, они диагностируют его как какое-то заболевание.

С того вечера в Амстердаме она выпустила несколько романов, сказала она мне, а также книгу о западном литературном каноне; она убеждена, что из него следует убрать множество мужчин и добавить в него множество женщин. Книга была хорошо принята в других странах, сказала она, но здесь, в ее родной стране, ее фактически проигнорировали. Она участвует в конференции не как писательница-феминистка, а как переводчица, благодаря работе которой несколько местных писателей – почти все из них мужчины – получили большую известность по всему миру, чем она сама. Или, может быть, сказала она, звонко рассмеявшись, я здесь только потому, что это мой родной город. Всех остальных им приходится привозить с разных концов света, сказала она, но, чтобы пригласить меня, много денег не надо, потому что мне нужно всего лишь пройти пешком пару улиц.

Я задумалась, не объясняет ли изменения в ее внешности тот факт, что она у себя дома: в естественной среде она будто светилась ярче. На ней было обтягивающее открытое платье ярко-бирюзового цвета с широким, туго затянутым ремнем, который подчеркивал ее изящную талию, и сапоги на высоком каблуке в цвет. Она была маленькой и стройной, с болезненно бледной кожей, тонкими, мягкими светло-русыми волосами и большим выразительным ртом, и высоко держала голову, как ребенок, который стоит на цыпочках и пытается увидеть что-то из-за спин взрослых. На шее и запястье она носила несколько украшений, на ее лице был аккуратный макияж; особенно выделялись глаза,