Лунный свет - Дженн Беннетт

клетке все время, пока он гнал машину по утопающему во мраке Беллтауну и Квин-Энн, самому высокому над уровнем моря району Сиэтла, прилегающие улицы которого изобиловали большими домами в викторианском стиле и старыми, ветвистыми деревьями.

Дэниэл заехал на обочину и припарковался. Если не считать редких, проезжавших мимо машин да завывающей где-то вдали сирены, здесь царил покой. Только спящие дома на одной стороне улицы да прославленная рекреационная зона, восседающая на холме и взирающая на город.

Керри-Парк.

Сам он был даже не маленький, а просто крохотный – пара узких полосок травы, разделенных не подлежащими описанию урбанистическими скульптурами с выстроившейся вдоль них чередой скамеек. Но когда мы подошли к невысокой подпорной стене, я поняла, почему все утверждали, что он мог похвастаться лучшим во всем городе обзором.

Обзором классическим.

Да, с пляжа, служившего задним двором нашему дому на острове Бейнбридж, я могла видеть городские огни Сиэтла, но это был абрис города, который принято изображать на фотографиях и открытках. Из черной чаши рвались вверх зубчатые крыши небоскребов. Вдали за ними намеком маячили Олимпийские горы. А посередине всего этого – культовая смотровая башня Спейс-Нидл, то есть «Космическая Игла», увенчанная летающей тарелкой и давно ставшая символом Сиэтла.

– Ты только посмотри, – произнес Дэниэл, даже не пытаясь скрыть в голосе благоговейный трепет, – ну не чудо ли, а? Охренеть!

– Действительно чудо, – прошептала я.

Ночью с этой точки центр города казался окутанным рождественскими гирляндами – белое и розовое золото, искрящееся и сияющее на фоне темной воды залива.

Он обернулся и оглядел парк. На его дальнем конце профессиональный фотограф устанавливал на штатив камеру, готовясь снять очертания небоскребов на фоне утренней зари. По дорожке неспешно прогуливалась какая-то парочка.

– Думаю, нам не составит труда срисовать толстопузого кретина с двумя бульдогами, – сказал Дэниэл и соскользнул на сделанную из маленьких дощечек скамью, вмурованную в стену. – Эх, и почему я не прихватил кофе.

– Кофе? – переспросила я, плюхнулась рядом и уставилась на его пританцовывавшую ногу.

Он тихонько свистнул и жестом показал мне сесть с другой стороны. Я не сразу сообразила, что он просто хотел усадить меня так, чтобы лучше слышать. Когда мы поменялись местами, я сказала:

– Мне казалось, ты уже и без того под завязку налился кофеином.

– На данный момент бесспорно. А если нам придется торчать здесь несколько часов?

– Но ведь рассвет уже не за горами. Если он конечно же появится в тот час, который нам назвал парень из музыкального магазина.

– Это точно.

Дэниэл уперся локтем в стену и вытянул шею, желая оглядеть город. Затем сказал:

– Нужно как-то скоротать время.

Я посмотрела на него.

Он поднял на меня глаза и сказал:

– Не так…

– У меня и в мыслях ничего такого не было, – возразила я, и мой пульс чуть рванулся вперед.

– Это хорошо, потому как большинство детективов, осуществляя наблюдение, этим не занимаются. Разве что Ник и Нора.

– Ну, они, пожалуй, исключение, – с нервным смешком ответила я.

– Я больше имел в виду поиграть.

– Во что именно?

– Как насчет того, чтобы попрактиковаться в «Правду или ложь»? – спросил он, и уголки его рта поползли вверх.

12

«Я жажду истины. А сам лгу».

Детектив Роб Райан, «В лесной чаще» (2007)

Я подняла бровь, глянула на Дэниэла и сказала:

– Может, ты имеешь в виду действие? Есть такая игра – «Правда или действие».

Когда мы еще жили с мамой и тетей Моной над ресторанчиком и я ходила в обычную школу, мы с ребятами часто играли в нее на переменке. И почти всегда кому-нибудь приходилось взбираться на ветви непомерно разросшегося дерева, нависавшие над забором.

– Не-а. Моя игра называется «Правда или ложь», – гнул свое он. – Правила таковы. У каждого из нас есть три хода. Когда ходить выпадает очередь тебе, ты задаешь мне вопрос. Что-то такое, что тебе хочется обо мне узнать. А я могу либо сказать правду… либо солгать. Потом ты решаешь, что лучше – поверить мне или поставить мой ответ под сомнение. Например, я могу спросить, какая у тебя сейчас любимая песня.

– Понятно.

– И какая у тебя сейчас любимая песня?

– Прямо сейчас?

– Да, Берди, прямо сейчас.

– У меня такой нет.

– Любимые песни есть у всех. У меня, например, это «Under Pressure» в исполнении Дэвида Боуи и Фредди Меркьюри. Как думаешь, это действительно так или я тебе вру?

– Думаю, не врешь.

– Правильно. Засчитываю тебе очко. Вот так мы и будем в нее играть.

– Я что-то не догоняю. И кого тогда считать победителем?

– А победителем здесь, Берди, будет знание, – с широкой улыбкой сказал он. – Просто задай мне вопрос. Что-нибудь такое, что тебе действительно хочется обо мне знать. Мой ответ может быть как правдой, так и чистой воды вымыслом. Никаких компромиссов, не отвечать на вопросы нельзя. Когда я отвечаю, ты решаешь, ложь это или нет.

– Что-то типа перекрестного допроса?

– В самую точку. Вообще-то эту игру следовало назвать «Допроси меня». Для таких леди-детективов, как ты, это звучит куда привлекательнее.

– Постой-ка. Ты что же, изобрел эту игру прямо сейчас?

– Это твой первый вопрос? У тебя всего три, так что не трать их впустую.

Я засмеялась. Он тоже.

Отлично. Думаю, у нас все получится.

Я попыталась придумать хороший вопрос, время от времени поглядывая на парк, пока мне кое-что действительно не пришло в голову.

– Ладно, один у меня есть. Готов?

– Давай.

– Как ты потерял слух? Это мой первый вопрос.

– Ха, – сказал он и небрежно откинулся назад, – по правде говоря, это забавная история. Видишь ли, моя мать, ее зовут Черри, работала помощницей у иллюзиониста. Ты знаешь, это такие красотки, которые залезают на сцене в ящик и позволяют себя распиливать на мелкие кусочки.

Я прищурилась и посмотрела на него. Неужели он уже взялся кормить меня баснями?

– В 1990-х годах она каждые выходные выступала с известным в Сиэтле магом, звездой местного масштаба. Они начинали с клубов и только потом добились некоторой известности. Потом мама познакомилась с моим отцом, забеременела, и поскольку никто не желал видеть, как беременную ассистентку запихивают в ящик и начинают протыкать шпагами, эту деятельность ей пришлось прекратить. А отец, как тебе уже известно, был бездушным отбросом человеческой плоти и считал, что она помешает его карьере. Да и как он мог сообщить своей белой семье, так трепетно следящей за чистотой крови, что обрюхатил юную азиатку? В итоге он ее бросил, она в своей магической профессии взяла паузу, а потом ее сценический партнер, тот самый иллюзионист, погиб в какой-то непонятной авиакатастрофе, и о сцене ей и вовсе пришлось позабыть.

– Интересно, – с опаской произнесла я, не уверенная, что он говорит правду, – но я не понимаю, какое отношение это имеет к заданному вопросу.

Он поднял вверх указательный палец и сказал:

– Сейчас поймешь. Мама хоть и распрощалась с магическим ремеслом, но сценические реквизиты сохранила. А когда я стал проявлять интерес