Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

за спичками, чтобы осветить вокруг. Но вдруг увидел, что слева темень прорезает игольчато-узкий пучок света. Он пригляделся в том направлении — там в разных местах такими же лучиками пробивался неведомый свет. Борис пробрался ближе и нащупал стену, из дырочек в которой и исходило свечение.

Агент припал к одной из них — увидел гостиную, куда только что шагал. Он перешел к другим отверстиям: все они под разными углами были устремлены в зальчик, чтобы видеть его всесторонне. И звук из-за специально тонкой, должно быть, здесь стенки отлично доходил с разных мест помещения по соседству. Явственно слышались разные голоса.

«Кто же отсюда подглядывает и подслушивает? — подумал Ревский. — Понятно, что, во-первых, сама Глашка. Однако для себя одной вряд ли стала обустраивать такое. Видно, посиживают тут и влиятельные фартовые из благодетелей Косы. Это забирохи калибра Сабана и Кошелькова или их полномочные послы. Торчат тут оглоблями при важнецких разговорах да на ус мотают. Эдак они переплюнули и ЧеКу».

Ревский стал быстро припадать ко всем дыркам, запоминая из каждой увиденную часть гостиной, чтобы потом в зале определить расположение отверстий. Не выйти Студенту с «малины» живым, коли поймали бы здесь. Но он рисковал, вглядываясь, вслушиваясь, обливаясь от напряжения потом, чтобы в будущем не ошибиться, откуда его могут подслушать.

Наконец, он метнулся ощупью снова к двери, послушал, что в коридоре, и выскользнул туда. Борис пронесся за ближайший поворот, огладил прическу и промокнул мокрый лоб платком. Достал заветную кокаиновую табакерочку, дрожащими от волнения и нетерпения пальцами воткнул по доброй щепоти в ноздри.

«А-ах, если б не это мое спасение… — уже со сладкой истомой подумал он. — Ежели не это, давно гнил бы с красной ли, белой пулей в башке. Какую марафет дает жизненную энергию! Впрочем, это немудрено в данных условиях князя мира сего…»

Еще с императорских времен после очередного ухода от опасности, уцелев в какой-то переделке, Ревский остро чувствовал границы, срезы миров, будто у слоеного пирога. Однако эти ощущения не заставляли его углубляться дальше, осознавать свое место, а лишь подхлестывали к жизни на грани предельности и беспредельности: риску, азарту, кокаину, женским объятиям.

В гостиной Студент, с зажатой в углу рта папиросой, держа руки небрежно засунутыми в карманы отличных брюк, появился во всем блеске фартовой вальяжности, для чего, правда, ему приходилось ломать жиганской гримасой свое дворянское лицо.

— Сержик! — воскликнула Глаша, хлопотавшая у буфета. — Тебе чего подать?

— С крепкого начну, — вынимая папиросу из сахарных зубов, отвечал он, страстно улыбаясь и уже шаря васильками глаз по стенам, чтобы определить наблюдательные дырки.

Ревский сел за стол в центре зала. Вспоминая прорези, сквозь которые недавно сюда посматривал, увидел, что все они выходили наружу за висящими картинами и были замаскированы их полотнами. Такой живописи было не жалко, вот и наделали в картинах дырок, совпадающих с отверстиями, просверленными за ними в стене.

Без промедления Коса, прижимаясь к плечу Бориса круглым бедром, подала графинчик самогонки с закуской. Он сразу налил и выпил рюмку больше для того, чтобы выглядеть как все, так как и без спиртного чувствовал себя прекрасно в наркотическом зазвездье. Невдалеке за столиком двое жуликов, не стесняясь, толковали о своих делах. Ревский уже знал, что эти рыжий Крынка и горбоносый Голубочек ограбили кладовую бывшего купца, похитив оттуда шубы, салопы, платье и серебряную посуду.

Занявшийся этим неопытный сыщик из утро стал вызывать в милицию разноперых уголовников Сушки, которые «туманили» его не хуже бильярдных мошенников. Одни пытались убедить, что и сами на такие кражи неспособны. Другие мололи, будто ограбили купчину свои же домашние, потому что посторонним нет к нему на двор хода из-за большого количества собак. Как ворам с улицы незаметно унести столько сундуков? Третьи уверяли, что чистили никак не москвичи, тем более — сухаревцы иль хитровцы, а непременно это были гастролеры. Вон их сколько нынче на Москве, вплоть до замогильно-ваганьковских попрыгунчиков! Четвертые персонально брались за раскрытие кражи, требуя вознаграждения.

В число последних «туманщиков» и замешался Голубочек, рассказавший сыщику, что ограбили купца бывший сапожник Шмыговозов и его дружок по кличке Вожжа. В подтверждение он указывал, что у этой парочки не случайно взялись большие деньги, на которые они кутят несколько дней сряду в Сухаревском трактире Чумаченко. Те действительно гуляли на доходы от кражи, но от другой. Милиционер же, долго не думая, арестовал сапожника вместе с товарищем.

На эту тему и веселились потягивающие портерное пиво соседи Ревского, Крынка восклицал:

— Паря, ведь с этим легашом жить можно — простак!

— Конечно! Пущай помучается теперь со Шмыговозом да Вожжей. Зато мы с тобой, братец, сидим в малиннике.

Крынка, ероша рыжий вихор, планировал дальше:

— Только чтобы нам совершенно обезопасить себя, надобно «ямнику» Хлопуну через Глашку что-то из вещей всучить и легавому на него указать. Вот тогда мы совсем будем в стороне…

— Ша! — остановил его Голубочек, зорко оглянувшись вокруг.

Ревский усмехнулся про себя: «Дай вам Бог, чтобы ваша Глашка не подсаживала в комнатенку по соседству еще и агентов утро».

Зальчик наполнялся разными фартовыми, в основном — мелкого и среднего уровня, потому что особенно почетных гостей принимали в отдельных комнатах вроде кабинетов ресторации и борделя. Среди столиков гостиной под звуки наяривавшего граммофона шатались проститутки, иногда исчезающие с гостями для услуг.

В середине ночи Крынка с Голубочком наконец упросили постоянно занятую Глашу перекинуться с ними словцом. Как сумел Ревский разобрать сквозь шум, воры сговорились с нею о передаче «слама» Хлопуну. Разговаривая с ними, Коса кидала многозначительные взгляды на Бориса, жеманно навивая на палец с пламенным маникюром кольцо волос, спускающееся на ее разгоревшуюся от огненного самогона щечку.

После аудиенции Крынке и Голубчику хозяйка подошла к столику Ревского и томно повела глазами:

— Не ошалел, Сержик, от «бритвочки»?

— Что? — не понял ее Ревский.

— Я о самогонке моей. Крепости в ней поболе сорока градусов, горло режет как бритвой.

Кокаинист обратил мало внимания на такой нюанс, но вежливо закивал растрепавшейся шевелюрой.

— Славный первач! На таком споткнуться нетрудно. Глашка изогнула бедро, провела ладонью по обтянутому шелковой юбкой животу с ласковыми словами:

— Неужели, Сержик? Смотри же, не подведи. Ты мне сегодня можешь понадобиться.

— Глашенька, как я был бы счастлив держать тебя в объятиях! — немедленно отвечал Борис, беря ее за руку и целуя в ладонь. — А сейчас прошу на несколько слов.

— Ладно, — по-деловому сказала она, — за Сабана или Яшеньку Кошелькова будет у тебя разговор?

— Я, Гланя, кое-чего уточнил на Сушке и теперь меня интересует лишь Кошельков.

В