Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

нам один мужик, крестный-то его отец (уж не знаю, почему Терешка так стал того называть), и уговорил его перейти в свою хлыстовскую веру. Решился Тереша и оскопил себя у него на подворье. Потом сделался словно мертвец какой.

Нервически привскочил на перине Ревский, опираясь спиной на высоко взбитые подушки. Озадаченно произнес:

— Ведь, верно, уж тот валуй твоего Терентия обольстил деньгами, а то из-за чего бы ему решиться на такое нехорошее дело?

Глафира, теребя кострами наманикюренных ногтей окончания бюста, поглядела на него насмешливо:

— Тебе, Студент, эдакое хуже смерти, а? Сколько же ты вдовушек на Питере-то наказал, соколик?

Борис ответил хмурым взглядом:

— И об этом уже знаешь? Кто у вас тут собирает питерские сплетни?

— Знаем, да не все, — взгляд Глашки замерцал, как лезвие косы, будто только что и не плакалась на судьбу. — Годишься ль сам в дело, на какое подбиваешь Кошелькова?

Понял Ревский, что она после разговора с ним в зальчике времени не теряла и с соглядатаем от Кошелькова, наверное, побеседовала. И, выходит, для того не очень убедительно прозвучали речи Сержа Студента.

Уж не ведаю, как вам свое проворство и доказать… — он вспомнил о завербованных Куренке и Ватошном. Впрочем, есть фартовые аж с питерской Лиговки, которые бы обо мне толковее рассказали, чем местные ваши звонила, у каких черпаешь ты о моей головушке сведения. Они б и на кассы с Кошельковым, думаю, пошли, хотя один из той парочки больше заворачивал «ямником».

— Да, Сержик? — опять влюбленно глядела на него Глаша, прижимаясь гладким бедром. — Ну и представь нам тех жиганов.

— Видно, нечего делать. Придется ехать за ними в Питер и обратно.

В то же утро агент Ревский отбыл в Петроград чтобы вернуться с Куренком и Филькой, обеспечив полный успех своим дальнейшим сыскным действиям.

* * *

Господин Орловский, переложив основной нерв розыска попрыгунчиков на Бориса Михайловича, теперь больше обретался в ВЧК, знакомясь с контрразведывательными материалами на немцев.

Однажды, вроде, случайно он столкнулся там, в доме 11 на улице Большая Лубянка в коридоре с Петерсом. За стенами по заснеженной мостовой неслись к Лубянской площади и Сретенке пролетки, «моторы», по скользким тротуарам семенили прохожие, стараясь побыстрее миновать ужасный чекистский квартал. А здесь властвовала тишина, и голос Петерса был неожиданно громок:

— Добрый день, товарищ Орлинский, — радушно приветствовал его Яков Христофорович, придерживая неизменную деревянную кобуру с тяжелым маузером на ремне, — зайдем ко мне, расскажите о новостях.

Они зашагали к Петерсу. Орловский, разглядывая спутника в свежей белой рубашке под гимнастеркой с расстегнутым воротом, в черных галифе, заправленных в высокие, хорошо начищенные сапоги, думал о том, что удалось еще о нем уточнить в сухаревских разговорах с капитаном Моревым.

В Лондоне Петерс поселился в восточной части — Уайтчапле, где с пустыми карманами жили эмигранты из западных губерний и Прибалтики Российской Империи, бежавшие из дому после событий 1905 года, в которых горячо участвовали. Деньги требовались сплотившимся вокруг Петерса латышским большевикам, среди которых были его двоюродный брат, зять и две женщины, — для печатания пропагандистских брошюр, распространявшихся в Риге.

Банк на Сидей-стрит шайка Петерса брала по всем правилам, ночью, вплоть до бурения его стены, но попалась на месте. Полицейские просили налетчиков сдаться, те стали стрелять, и Петерс убил троих. Подоспевшая полицейская подмога открыла огонь по грабителям и перестреляла несколько человек, захватив уцелевших. На громком процессе преступников причислили к «анархистам» и по тогдашней моде на революционеров суд оправдал всех. Главарь Петерс все-таки мог остаться за решеткой, если бы доказали, что он застрелил троих слуг закона, но в темноте никто не видел его лица.

Морев также рассказал Орловскому, что благоволение Петерса к сидевшему на Лубянке Локкарту доходило до того, что тот принес арестанту для чтения русский перевод последнего романа Уэллса «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна» и книгу Ленина «Государство и революция». Когда же Локкарта перевели в кремлевскую квартиру, Петерс, несмотря на требование редактора газеты «Известия» Стеклова того расстрелять, разрешил англичанину ежедневную двухчасовую прогулку по кремлевскому двору и взял его записку к Муре.

Когда Мура написала Локкарту ответное послание, оно пошло к заключенному в закрытом конверте с печатью ВЧК и надписью: «Доставить в запечатанном виде. Письмо было прочтено мною. Петерс». Однако он же не церемонился на первом допросе арестованной Муры. Та стала отрицать интимную близость с Локкартом, и Петерс разложил перед графиней пять фотографий. На них она была изображена в разных позах и дезабилье: на коленях у англичанина, в объятиях и оба голыми в постели. Впервые в жизни «железная» Мура потеряла сознание, Петерс привел ее в чувство, вылив на голову графини графин воды…

В кабинете Яков Христофорович осведомился у петроградца, как и многие, перевирая прозвание налетчиков:

— Что с прыгунчиками? Пока ничего не слышно об их новых налетах в Москве. Возможно, из-за своих раненых при попытке их задержания уехали? — уже более откровенно говорил он о происшествии на Ва-ганьково.

Вскоре это удастся проверить. Мне повезло, что товарищ Самойленко свел меня с земляком, сотрудником ПетроЧеКи, — упомянул Орловский Ревского, на всякий случай не называя его фамилию. — Тот товарищ по линии вашей комиссии, оказывается, как и я, уже занимался попрыгунчиками в Петрограде. Мы с ним слаженно действуем. Используя мои связи на Сухаревке, ему удалось выйти на уголовников, с которыми собирались сотрудничать попрыгунчики.

— Отлично, Бронислав Иванович, — улыбнулся Петерс, отчего приоткрылись гнилые зубы. — Видите, без петроградцев никуда и в новой нашей столице. А уж в самом Питере… Даром, что у вас по этому делу свидетелями даже графини, — словно ненароком чекист снова коснулся Муры.

— Всего одна, и та скомпрометирована главой шпионского заговора, — в тон ему отвечал резидент.

— Ну, скажете! Такую авантажную даму ничем не скомпрометируешь, — заметил Петерс двусмысленней-шим образом.

Орловский решил рискнуть, углубившись в тему:

— Очевидно, вы правы. Я слышал от наших чекистов с Гороховой, Яков Христофорович, что графиня с ними держалась, будто с дворовыми в имении ее супруга. И вашим сотрудникам, наверное, при ее содержании на Лубянке было несладко?

— Конечно, приходилось подстраиваться! — воскликнул Петерс, словно не лил воду на валявшуюся в этом кабинете Муру, как на полудохлую сучку. — Дело было уже не в ее титуле, а в том, что она наперсница самого главного шпиона Локкарта. Англичашку следовало бы расстрелять, тем более что он в этот приезд являлся не дипломатом, а лишь неофициальным наблюдателем в стране, не признанной его правительством. Но ведь британцы захватили у себя нашего Литвинова, вот мы и ухищрялись, как могли.

— Понятно, почему