Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

цвет! Она даже игриво схватила его за ухо и указала на стену, за которой была потайная комната, — только туда д авай, пересядем на диван. Там покойнее.

«Ага, сообразил Ревский, вставая и направляясь за ней к дивану под огромной картиной, на которой был изображен пастушок со стадом буренок в долине, это, наверное, за стенкой как раз засел гонец от Кошелькова».

Они опустились на диван, и Борис начал с сочувственной любезностью:

— Много у тебя хлопот.

Глаза у Косы только что были с поволокой, но при ответе на его замечание прояснились, сухо блеснув, и четче обозначился шрамик на подбородке:

— Однако, Сержик, зря разные выпентюхи думают, будто я такая занятая, что не вижу голошмыг, — назвала она ловкачей, и Борис понял, что это о Крынке и Голубчике. — Я, милый, иных людишек до самого дна вижу, на что они только решились аль гадают обернуть кого-то в свою пользу.

Это было и прямым намеком ему, чтобы не врал ей не пытался устроить свои дела за счет других. Ревский как старый журналист подумал: «Что-что, а умеет и деловую вести беседу, видимо, с любыми провокаторскими вопросами и неприметными выводами. Вон как с фартовыми душевно калякала, а, вроде, уж готова Крынку с Голубчиком выявить перед Хлопуном, какого те хотели подсунуть уголовке».

— Так с чего ты, Сержик, все-таки решил подбиться к Кошелькову? — оправдывая его размышления, спросила Коса.

— Да, вишь, Гланя, ребята у него побоевее, а мне именно налетчики нужны.

— Ну-ну, Сержик. Что ж за налет аль ты, как всегда, на него лишь наводчик?

— О-о, Глашенька! Ты, вижу, времени не теряла и уже навела о моей особе справочки? — вроде полноценно оживился Ревский.

Достав табакерку, он кинул щепотку в ноздрю для очистки ума от «бритвочки», окончательно поняв, что Коса ой как непроста. Вперяясь в нее самым искренним взглядом с расширяющимися зрачками, на который только был способен, продолжил:

— Предлагаю ограбление железнодорожных касс.

— А-ха! — с интересом навела на него Глаша синие дула глаз. — Немало ныне мешочников путешествует, да на битком набитых вокзалах, станциях эти кассы осаждают, и все с рубликами в кулачках.

— Вот-вот. А денежки кассиры хранят обычно в небольших сейфах, которые вскрыть — плевое дело.

— Однако на вокзалах имеется охрана касс, — резонно замечала Коса, стараясь отчетливо говорить, чтобы разбирал и застенный слушатель.

— Потому и требуется аховый народец, целые группы налетчиков. Начать можем с платформ Подмосковья, там кассы мало охраняют. Если получаться будет и отломится какой-то кушик, возьмемся за столичные кассы.

Глаша внимательно слушала, потом спросила:

— Чего ж ты, Сержик, такое занятное дельце не стал затевать на Питере?

Ревский развел руками, отчего из-под манжеты выскользнул и заблестел золотой браслет.

— Нес кем, дорогая моя! Самой фартовой, большой и была наша кодла гаврилок до весны. А как пошабашили нас легавые, остались в городе кое-какие обломай на Лиговке, но не имеется шатий на много братвы, как у вас сабановская да кошельковская. Я ж тебе уже говорил.

— Знаешь ли, что железку теперь будут держать особые отряды? — с полным пониманием своеобразия дела, как будто только и обсуждала, что железнодорожный разбой, интересовалась Коса.

— А как же, Глашенька! Я эти вопросы, прежде чем к вам податься, на своей шкуре изучил, потому как щупали мы с Гаврилой именно эшелоны. Самым любимым был у нас перегон у Колпино. Старые железнодорожные чиновники Советов не приняли, разработали на железке систему саботажа, хаосом, неразберихой которого мы и попользовались. Также известно мне, что 28 ноября декрет Совнаркома ввел военное положение на железке. С тех пор ее служащие считаются военнообязанными, над ними назначаются чрезвычайные военные комиссары, вводится воинская охрана. И чего, кошельковские ухорезы забоятся солдатню? Все эти распоряжения пока остались на бумаге! Поэтому никак нельзя медлить, а то наведут порядок.

Ревский извлек серебряный портсигар, холеными пальцами достал папироску и закурил, рачительно отмахивая от лица дамы дым. Глаша глядела на него влюбленными глазами:

— Сержик, приходи-ка через часок в мои покои, — она подмигнула, развратно провела языком по губам, договорим по делам-то в полном политесе.

* * *

Комнату хозяйки Борис разведал одной из первых, и ближе к утру уверенно стучался в ее дверь.

— Открывай, Сереженька, — певуче откликнулась изнутри Коса.

В сию минуту Ревский предпочел думать, что это прозвище, возможно, все же происходит лишь из-за густых длиннющих волос жгутом, а не потому как синеокая Глаша разит и мстит своим врагам беспощадно.

Заглянув в дортуар, он увидел, что роскошные волосы хозяйки «малины», возлежащей на просторной кровати с балдахином, были по-русалочьи распущены. Из-за их завесы, когда она повела плечом, сверкнула обнаженная, как бы высеченная из нежно-палевого каррарского камня, грудь. Ревский с ходу залетел на постамент с возвышением из этого царственного тела и неподдельно жаркими губами стал терзать его изгибы, извивы…

После остервенелой с обеих сторон ласки любовники лежали в сбитых простынях, ощущая, как сохнет пот на скользкой коже.

Глаша вдруг заговорила жалостным голосом:

— Можешь ли представить, Сержик, что я девушкой почти каждодневно ходила к заутрене и к вечерне, подсобляла трапезнику убирать в церкви, когда жила в Ярославле. А работала на ткацкой фабрике в разматывалыцицах. По глупости сдружилась с одним ткачом. Не задумалась, что у этого Терентия нет ни отца, ни матери, а один только дядя, да и тот почему-то его не любит. У меня же в деревне под городом жили мать и брат. А одевалась как скромно! В длинную шубейку и темное ситцевое платье, на голове повязывала черный шелковый платок, спускающийся на глаза, сверх него — черная кашемировая шаль. И даже, когда загуляла с Терентием, заменила верх опять-таки на черную китайчатую шубейку и холодник…

— Что же, обманул он тебя?

— Обманул-то как девицу ладно. А беда, что из-за Терёшки дошла до самого дна. Он на праздники ходил в свою тоже недалекую деревню, часто напивался там пьян, насмехался над стариками да слабыми. Подошел рекрутский набор, любезного моего за его грубости и насмешки всем миром и упекли в солдаты. Однако не залюбил Терентий службу, из полка-то ушел. Ну, и связалась я уже с ним беглым, пошли на пару по воровству. В каких только городах не мыкались.

Ревский закурил, с глубокомыслием проговорил для поддержания душещипательного разговора:

— Это у каждой несчастливой бабеночки обязательно найдется какой-то барандай, что непременно в ее юности-красе обманул, да и сбил с пути истинного. Где же нынче тот Тереша?

— О-ох, и его прибило несладко! Какой был красавец, и что с собой сделал. В Саратове встретился