Линии Леи - Евгений Луковцев

сказал, что это вряд ли возможно, жаба держала с жертвой прямой контакт. Только женщина вдруг на бегу вздохнула и перекрестилась.

Сфинкс рванул со всех лап, рыча и теряя маскировку. Я тоже бежал, вытягивая руки, грохотали по ступеням ботинки оперов синей ветки. Нам не хватило какого-то несчастного, проклятого, одного-единственного мгновенья. Она сделала шаг и перегнулась через перила.

* * *

Море в Москве находится на серой линии.

На берег из метро можно попасть, если сесть в поезд на Чеховской и ехать в сторону Цветного бульвара. Это бормотал Сфинкс, с тоской глядя в потолок, пока начальство вырабатывало официальные оправдания по ЧП для общественности и фактические объяснения для себя. Про нас забыли примерно через сорок минут после начала срочно созванного совещания. А когда пошёл второй час, вспомнили: приказали выметаться из кабинета и отправляться по домам.

— Хочу нажраться, — признался я, как только мы исполнили первую часть приказа.

— Такое же чувство, — согласился Сфинкс.

Следом в коридоре появился Ромка Затяжной, прикрыл после себя дверь и угадал наше настроение.

— Парни, я вас прошу. Без срывов! Всё понимаю, но завтра с утра на дежурство.

Мы синхронно кивнули, тоже всё понимаем, мол. Он вздохнул и ушёл в ту сторону, где располагались кабинеты службы технического контроля и разведки.

Надо отдать должное, повёл себя начальник оперчасти, как подобает хорошему руководителю. Встал на нашу сторону, на все претензии от штаба, от кадров или от самой Вересаевой отвечал чётко и спокойно. Пока детальный разбор случившегося не закончился, Затяжной был непрошибаемой горой. В итоге нас даже не отстранили от службы на время проверки.

Хотя… От официальных силовиков и проверки никакой не намечалось, потому что записи с камер подтвердили стопроцентное самоубийство. Но с нашей стороны всё-таки решили разбираться по полной. Потому что суицид для гипножабы — событие из ряда вон.

Согнали всех экспертов и аналитиков, даже штатного психолога из кадровой службы. Этот потоптался немного на мостике, с которого прыгнула женщина, спустился вниз, на платформу. Как раз к его приезду восстановили движение, делать на месте гибели было уже нечего. Тогда психолог передислоцировался в каморку начальника станции, где следователи как раз опрашивали нас со Сфинксом. Там он посидел в уголке, записал несколько строк в блокнотик и замер, уставившись на меня немигающим взглядом, словно богомол на муху.

По окончании процедуры, когда мы отправились за другой стол перекладывать всё сказанное в письменную форму — в рапорта, он незаметно исчез, так и не сказав ни слова. Я-то полагал, что по должности ему положено обсудить с нами случившееся, промыть мозги. Но под землёй о психологии, видимо, были другие представления.

— Почему он её убил? — спросил я Сфинкса, шагая по коридору.

— Ты опять? — он так же медленно шёл рядом в сторону дежурной части.

Да, действительно. Там, в кабинете у Вересаевой, я задал этот вопрос раз пять. Она даже шумнула на меня, сказав, что мешаю думать. И что не следует впадать в истерику. Не маленькие.

Я хотел ответить, что она не была там. Не видела, как жертва пришельца-инородца бьётся в агонии, как просит помощи и в последнюю секунду понимает, что помощи не будет. Не видела Елена Владимировна, как человек падает на рельсы и исчезает под махиной электропоезда. Не видела, как эксперты, отгородив часть платформы от любопытных глаз пассажиров, наспех осматривают изуродованное тело. Им надо было до приезда бригады из следственного комитета установить, где тут человек, а где размятая стальными колёсами ящерица.

Я хотел так ответить, но Сфинкс сдавил под столом мою руку так больно, что я одумался. Занялся изучением толстого ворсистого ковра с абстрактным узором. Ковёр занимал три четверти комнаты, едва вмещался между книжным шкафом у одной стены и массивной входной дверью — с другой. Безвкусный ассиметричный рисунок его пестрел кругами и неровными полосами всех цветов радуги. Нечто подобное я уже видел, но сейчас настроения не было вспоминать, где и когда. Очень некрасивый ковёр, совершенно неуместный в строгой обстановке рабочего кабинета.

— Расслабься, — посоветовал Сфинкс, когда нас наконец выгнали. — Постарайся. Просто прими факт, что такие случаи неизбежны. Скоро у тебя будет своё небольшое кладбище. Как у всех.

— А у неё? — Я скептически хмыкнул, мотнув головой назад.

— У всех нас есть кто-то, кого мы могли, но не смогли спасти.

Сфинкс не кивнул. И вроде бы не дал никакого конкретного ответа. Сам тон сказанного заставил мой скепсис уступить место стыду.

Мы добрались до конца коридора, кивнули на прощание дежурному и вышли на улицу.

— Да вообще, это я так… Надо же на кого-то злиться? Хотя умом всё понимаю. Три года патрульным прослужил, сам всякое видел. Битых, резаных, ломаных… Но чтобы на моих глазах — не приходилось. Знал парней, кто с таким сталкивался, и даже кто стрелял при нужде. Но сам — нет.

— Главное, чтобы это не остановило тебя в ситуации, когда надо будет сделать выбор. В метро почти каждый сталкивался со смертью, особенно машинисты. Одним это даётся тяжело, другие почти не реагируют. Но даже среди оперов не каждый способен при необходимости убить.

— А Вересаева?

Сфинкс взглянул на меня искоса, прищурившись. Вместо ответа спросил сам:

— Какие у тебя планы на вечер?

— Даже не знаю, — пожал я плечами. — С утра планировал наконец-то проставиться, а то перед ребятами неудобно. Сейчас уже поздно, не с кем, да и какое теперь веселье? Хочется забраться в такое место, чтоб за сотню вёрст никого. И там тупо нажраться.

— Тогда поехали.

— Куда?

— Для начала в магазин. А там увидишь.

И мы поехали. Сначала в магазин, а потом на Чеховскую, дальше по серой ветке в сторону Цветного бульвара. Когда поезд разогнался, мы шагнули сквозь его стену в другой, идущий рядом. Почти такой же, но с овальными окнами и красновато-желтой обивкой сидений в полупустых вагонах.

"Стопрен Взморски Гузуф!" — объявил через пару минут голос незнакомого диктора. Двери бесшумно поднялись за потолок. Мы вышли.

Это действительно было море. Темно-синее, во весь горизонт. Вдали почти идеально ровное, а вблизи покрытое бесчисленным множеством волн, шумно рассыпающихся о пологий песчаный берег. Платформа станции представляла собой каменную или, может быть, бетонную плиту, брошенную прямо на песок. Влево и вправо плита уходила к горизонту, иногда чуть изгибаясь на дюнах. Я подумал, что этот перрон вполне может тянуться в обе стороны бесконечно.

Поезд за спиной тихо вздохнул, вернул на место лепестки дверей и укатил, повторяя изгибы местности. Когда он скрылся, я обернулся назад. Там