Учение древней Церкви о собственности и милостыне - Василий Экземплярский

«Кто ты, — спрашивает св. отец человека, мысли которого устремле­ны к приобретению богатства, — отваживающийся на такие дела? По­чему так поступаешь? И на что надеешься? Может быть, настоящая ночь застигнет тебя уже мертвым, похитив из среды всего тобой вожделеемо- го. Как это ужасно! Другие все — и тело, и имущество — приносят в дар Богу, от Которого все; а ты всего домогаешься, все тебе надобно иметь. Что же приобретаешь, какие страшные сокровища? У тебя на столе гру­ды снедей, это отрада узкой гортани, о которой все твои заботы. у тебя огромные дома, в которых большая часть стоит пустой, с золотыми по­толками и блещущими картинами; у тебя слуги, наряженные наподобие женщин. у тебя пьянство, лики поющих, дружные рукоплескания, при которых растлевается красота образа Божия. Что же еще у тебя драго­ценного? Может быть, хочешь оставить детей богатыми. Это значило бы еще что-нибудь, если бы сбылись твои надежды. А теперь никто не знает, где сотлеет твой прах. Ты трудишься и по дому, быть может, не спишь, и ночи наравне с днями проходят у тебя в заботах; от того боль­ше имеешь горестей, нежели наслаждений. Но это сберегается не для тебя и не для кого ты надеешься, а достанется кому-нибудь, может быть, человеку для тебя стороннему. Так суетны мечты человеческие! Для этого, если можешь что выдумать, присовокупляй к приобретенному, мучь себя, делай насилия, не оставляй без испытания никаких худых мер. Еще немного и богатство. потечет, как излишнее бремя из пресы­щенного чрева. Еще немного подождать и наступит суд: или еще здесь, что гораздо лучше, или если не здесь, то в будущей жизни. Примешь ли это или не примешь, но напомню тебе гроб. Это — предел всех худых дел, и у тебя будет такой же конец, как и у всякого»[401]. И всякое богат­ство, это золото и серебро, искони и прозрачные камни, это «вещество земное, преходящее и на земле остающееся, которого всегда больше имеют злые — рабы дольнего, рабы миродержителя»[402] — всякое богат­ство не столько доставляет отрады его владельцу, сколько скорбей и гре­ха, делая богатого в одно и то же время жалким и неправедным. «Для чего изнурять себя? — говорит святой отец. — Простое дело — доволь­ствоваться тем, что имеешь. А при неумеренном приобретении велик и труд: ссоры, тяжбы, обманы, ложные клятвы; кроме же всего прочего, забота, как мгла, всегда приносит им что-нибудь чуждое. Жадность ве­зде отвратительна, но не такой представляется тебе, у которого разум подавлен. Одним уже владеешь, другого желаешь, третьего надеешься. Ты чтишь золото; снедь моли — одежды — похоронены у тебя в сунду­ках; всегда окружен ты скупщиками хлеба, торгуешь самым безвреме­ньем. Одни плачут, другие питаются надеждой, потому что надежда есть легкая греза наяву. А ты на одни житницы кладешь печать, а другие предусмотрительно открываешь. Увы! Увы! Ты берешь подать с несча­стья бедных, собираешь плоды с чужого невзгодья; затруднительное по­ложение других для тебя своего рода жатва. Не отдать ли тебе одному всю землю? Но если отдадим это, не останется ли еще чего? Что будешь ты делать? Не употребишь ли усилий приобрести и то? Непрестанно бу­дешь трудиться, потому что ты — нищий, пока не получишь остального. Как не утоляет жажды морская вода и любви — продолжительное смо­трение на любимый предмет, напротив того, любовь воспламеняется вдвое; так для ненасытных приобретаемое ими делается отравой, кото­рая непрестанно возбуждает в них пожелание еще большего. Многое именуется грехом и действительно грех, но идолослужителем (а это есть самый тяжкий грех в мире) называется тот, кто ничего не знает и не ставит выше денег»[403]. Как видим, св. Григорий в своей речи о любящих богатство ставил приобретение его в очень тесную связь с обидой ближнего. Горячий призыв св. отца поэтому — не дозволять себе «обо­гащаться нищетой других». «Не отступим, — говорит он, — так далеко от Божией правдивости; не смешаем богатства своего с чужими слезами»[404]. Но и вообще во взгляде на происхождение богатства, на начало того порядка жизни, когда люди начали делиться на богатых и бедных, св. Григорий видит нарушение основного Божественного закона жизни, как это уже отчасти было отмечено нами в первой главе. «Последуем, — говорит святитель, — высочайшему и первому закону Самого Бога. Который всем человекам даровал в изобилии первые по­требности жизни, кои ни власти не подлежат, ни законом не ограничи­ваются, ни пределами государств не преграждаются, но предложены всем и каждому в богатой мере и, между тем, нисколько от того не оску­девают. А люди, зарыв в землю золото и серебро, дорогие и лишние одежды, самоцветные камни и другие подобные драгоценности — сии свидетельства брани, междоусобия и древнего насилия восхитителей верховной власти — после того, безумные, поднимают еще брови и бед­ствующим сродникам своим по естеству отказывают в милосердии, не желая даже излишками своими помочь им в нуждах их. Какое невеже­ство! Какая глупость! Не говорю уже о другом, по крайней мере, то пред­ставили бы они, что бедность и богатство, свободное, в обыкновенном смысле понимаемое состояние. в последствии времени появились в роде человеческом и, как некоторые недуги, вторглись вместе с неправдой, которая и изобрела их»[405]. По-видимому, уже в дни св. Григория были именующие себя христианами, которые лицемерно оправдывали пре­сыщение богатством наряду со страданиями бедности ссылкой на то, что богатство — дар Божий. Св. Богослов решительно отклоняет такое оправдание. «Когда мы слышим, — говорит он, — слова «нищ и богат сретоста друг друга: обоих же Господь сотвори»; то не думай, будто Го­сподь сотворил одного нищим, а другого богатым для того, чтобы ты еще больше мог нападать на нищего, ибо неизвестно, от Бога ли произошло такое разделение. В сих словах Писания показывается только то, что и нищий, и богатый равно созданы Богом, хотя и неодинакова их внеш­няя участь»[406]. По вопросу об отношении к богатству ввиду окружающей нужды св. Григорий, конечно, смотрел согласно со всеми истинными учителями Церкви и видел долг верующего не в том, чтобы хранить и ум­ножать имущество, но раздавать его, и поэтому горячо осуждал вся­кую роскошь в жизни христиан. Идеалом в этом случае для св. Григория являлось совершенное отречение от имущества, а наименьшей мерой христианской справедливости — поделиться своим богатством с бедны­ми. «Нам должно, — говорит он, — или все оставить для Христа, дабы, взяв крест, истинно следовать за Ним, и, сделавшись легкими, развязан­ными и ничем не увлекаемыми вниз, как на крыльях лететь к горнему миру, и, возвысившись смирением, обогатившись убожеством, в замену всего приобрести Христа; или разделить свое имущество с Христом, дабы и самое обладание имуществом освятилось через то, что мы будем обладать им как должно, и соучастниками в нем будут неимущие. Если же буду я сеять только для одного себя, то скажу словами Иова: пусть я посею, а инии да поядят; вместо пшеницы да взыдет ми крапива; а вме­сто ячменя — терние[407]. Пусть жгучий ветер убьет и вихрь развеет мой посев так, чтобы все труды мои остались напрасными. Если я стану стро­ить житницы, собирая сокровища от маммоны и для маммоны, то пусть в сию же ночь истяжут душу мою для истребования отчета в злом стя­жании богатства»[408]. «Не люби богатства, — увещевает св. отец, — если оно не помогает бедным»[409]. «Откажись от всего и стяжи одного Бога.

А если не хочешь оставить все, отдай большую часть. Если же и того не хочешь, по крайней мере, излишки употребляй благочестиво»[410]. Излиш­ки, то есть все то, что превосходит меру необходимого. Вот, в каких чер­тах св. Григорий описывает эту простоту христианской жизни. «Мы невысоко думаем о богатстве, к которому, аще течет, закон нам повеле­вает не прилагать сердца; не высчитываем у себя годовых и ежедневных доходов; не тщеславимся грузом стола и приправами для бесчувственно­го чрева. но живем просто, не запасаясь на завтрашний день, мало чем различаясь от зверей, у которых нет ни сосудов, ни запасов»[411]. Вообще св. Григорий горячо восставал против роскоши, отмечая с выразитель­ностью ее совершенное несогласие с началом христианской братской любви. Нарисовав потрясающую картину бедствий нищих прокажен­ных, сонаследников наших перед лицом будущей жизни, св. отец обра­щается к своим пасомым с призывом к милосердию и отказу от роскоши в жизни. «Что же мы, — спрашивает он, — наследовавшие сие великое и новое имя, чтобы называться по Христе народом святым. учениками крепкого и человеколюбивого Христа. что сделаем? Презрим мы их (ни­щих прокаженных)? Пробежим мимо?... Нет, братья. Не тому учит нас — овец Своих — добрый Пастырь Христос. не то внушает и приро­да человеческая. Ужели они будут томиться под открытым небом, а мы станем жить в великолепных домах, расцвеченных всякого рода камня­ми, блещущих золотом и серебром, где узорчатая мозаика и разнообраз­ная живопись прельщают и приманивают взор? Да еще в одних будем жить, а другие строить?... Они будут трястись от стужи в разорванных рубищах, а может, еще и тех иметь не будут, а мы будем нежить себя, покрываясь мягкой и пышной одеждой, воздушными тканями из тонкого льна и шелка, и между тем как одними уборами будем не столько укра­шать себя, сколько обезображивать (ибо все излишнее и щегольское я почитаю безобразием), другие наряды. будут лежать у нас в кладо­вых. Они будут нуждаться — о, пагубная моя роскошь! о, бедственное их томление! — будут нуждаться и в необходимой пище; будут в изне­можении голодные валяться у ворот наших, не имея даже столько сил, чтобы просить, не имея голоса, чтобы рыдать, рук, чтобы протянуть их для приведения нас в жалость, ног, чтобы подойти к богатым. Таково их состояние! А мы, роскошно одетые, будем с важностью возлежать на роскошных и пышных ложах. Нам нужно, чтобы все стихии — и воз­дух, и земля, и вода — в обилии доставляли нам дары свои, и стол наш весь был уставлен и обременен мясными яствами и прочими хитрыми выдумками поваров и пекарей. Для них много значит утолить жажду и водой, а у нас пенится в чашах вино: пей до упоения, даже до бесчувствия, если кто невоздержан. Да еще одно из вин отошлем назад, другое похвалим за его запах и цвет, о третьем начнем с важностью рас­суждать. Что это такое, други и братья?... Для чего не спешим, пока еще есть время, помогать сродникам нашим по естеству? Для чего, бу­дучи сами — плоть, не покрываем безобразия плоти? Для чего предаем­ся неге, видя бедствие наших братьев? Не дай мне Бог ни жить богато, когда они нуждаются; ни наслаждаться здоровьем, когда не подам помо­щи к уврачеванию их ран; ни иметь достаточно пищи, ни одежды, ни покойного крова, когда не разделю с ними хлеба, не снабжу их, по воз­можности, одеждой и не успокою под моим кровом»[412].