Учение древней Церкви о собственности и милостыне - Василий Экземплярский

Если после изложения взглядов св. Григория Богослова на богатство и должное отношение к нему христиан обратимся к изложению воззре­ний этого св. отца на бедность, то, согласно сказанному, найдем в творе­ниях святителя очень определенное выяснение того отношения, в каком находится имущественная бедность, и особенно добровольная, к делу христианского спасения. Уже одно то, что св. Григорий видел идеальное отношение к имуществу в том, чтобы совершенно раздать его и «стяжать одного Бога», уже это ясно говорит, что, несмотря на ясное сознание не­избежных страданий, связанных с бедностью, св. отец в последней видит высокие преимущества в отношении нравственного совершенствования личности. Много раз мы встречаем в его творениях прямые указания на личную добровольную бедность[413]. И это могло служить естественным побуждением для святителя выяснить перед своими слушателями высо­кие преимущества бедности, сравнительно с попечением о богатстве и во­обще земном благополучии.

Мы не будем приводить отдельных довольно многочисленных выдер­жек из сочинений св. Григория, где он говорит о преимуществах бедности с этико-христианской точки зрения, так как в общем все, высказанное в отдельных местах по этому поводу, приведено св. отцом к единству в его диалоге «Сравнение жизни духовной и жизни мирской». Вот, существен­ные места этого диалога, имеющие отношение к интересующему нас во­просу. «Жизнь мирская» похваляется богатством и указывает на его пре­имущества. «Жизнь духовная» похваляется нищетой и говорит о благах, доставляемых ей. Ж. М.: «У меня есть богатство; оно низлагает врагов, снедает завистью злых, приобретает лишь друзей, дает престолы и право величаться в обществе». Ж. Д.: «А у меня есть нищета; она доставляет мне то, что не имею врагов. Безопаснее же возбуждать сострадание, чем зависть. И престолы шатки, и друзья, по большей части, бывают только при времени». (...) Ж. М.: «Но чем нищему обезопасить жизнь? Где у него стрелы, двери, боевые орудия, оруженосцы?». Ж. Д.: «Нужные лишь для того, чтоб не украли тела! Оно одно и небольшое рубище составляют все мое имущество. Разбойник или притеснитель пусть идет к другим. У меня одно богатство — Бог. Если Он приобретен мной, никто Его не похитит, хотя возьмет все прочее. Никто не живет в такой безопасности, как человек бедный. Богач приносит жертвы своей мрежи[414], сам у себя лобзает руку[415], как друга, а не славословит Бога, Подателя благ. И, на­конец, собранное им перейдет в руки чужому. Но у меня, если умру, со мной пойдет все, лично нажитое, ничего не останется ни зависти, ни превратному счастью». Ж. М.: «Как хорошо не смотреть в руки соседям, тогда как другие, может быть, и благочестивые, смотрят мне в руки!». Ж. Д.: «Как хорошо смотреть в руки одному Богу. не делать ничего по­стыдного из желания приобрести. не искать удовольствия в пресыщении и в удовлетворении чрева. Мое лакомство — хлеб; для меня самая вку­сная приправа — соль, имея их, презираю затеи роскошных, как горечь». Ж. М.: «Мое наслаждение — благовоние мазей, песни, рукоплескания, мерные перегибы ног под лад многозвучных органов». Ж. Д.: «А по мне, за сие-то самое и худо богатство, как учитель пороков. Для нас лучше твоих органов псалмопение, которое настраивает душу для мысленного мира. Всякого же мира благоуханнее Христос. Я рукоплещу, когда вижу паде­ние моего убийцы, внушившего мне какое-нибудь худое слово или дело. У меня есть и пляска — это восторжение к Богу». Ж. М.: «Ты, может быть, скажешь еще, что нищета помогает в болезнях, служит лучшим врачева­нием для раба». Ж. Д.: «Этого не скажу, потому что неправда. Лучше пусть будет сказано, что справедливо. Бедный гораздо крепче силами, нежели достаточный. Он терпит голод и стужу, в полдень опаляется солнцем, утомляется ходьбой, обременяется ношами, мокнет на дожде. Что еще сказать о презорстве, о гневе, об исступлении, о дерзости, о пьянстве, о необузданном смехе, о срамном смехе, о пренебрежении Бога, родства, дружбы? Все это не в той мере бывает в бедных, как в богатых, потому что богатство приносит с собой. погибель. Ты презираешь нищих, как будто у них другой Бог; но я знаю одну тварь, знаю, что все явимся на один суд. Ты превозносишься удобствами жизни, а меня уцеломудрива- ет страх. Ничто не кажется тебе страшным, ты не боишься и самых ве­ликих пороков, потому что роскошная жизнь препятствует тебе судить здраво. А мне и малые проступки кажутся достойными слез. Как же могу стерпеть, когда утрачиваю Бога? У тебя спокойный сон, удобно лежит ребро с ребром, для тебя приятны сновидения. Меня пугают видения жестокой ночи: суд, Судия неподкупный, трепетное предстояние судили­щу. И Бог тебе в Бога, когда только подает во всем успех; а для меня Он досточтим, хотя посылает и противное... Чем сильнее меня угнетают, тем более приближаюсь к Богу; страдания теснее соединяют меня с Богом. Мне и в голоде, и в холоде, и в скорби опора и отрада — Бог. Обижай меня, бей, укоряй в подлости рода и нищете, попирай, притесняй. я все терплю для Бога, к Нему обращаю взоры, простираюсь мыслью в жизнь последующую, тем успокаиваюсь, но не знаю ничего дольнего. Для меня достаточно Бога, хотя бы все прочее присвоил себе другой»[416]. При этом св. Григорий с определенностью оттенял, что истинную силу и нравственное величие бедности придает добровольность подвига ради высших целей ду­ховного совершенствования. «Но что же, — слышит св. отец искушающий голос, — разве и у тебя (бедного) нет болезней и бедствий? Не скудна ли и не бездомна ли твоя жизнь?» «Опять, — отвечает святитель, — ты хвата­ешься за чужие бедствия. Что тебе до этого? Это мои несчастья. Но послу­шай еще: у нас с тобой и страдания неравны. Из этого иное сам я избрал, а не поневоле стражду. Добровольно хочу быть нищим и скитальцем, чтобы освободиться от уз и не на земле иметь свое постоянное жилище. Для тебя все это дорого, а для меня напротив. Ты почитаешь это бедствием? Оно, и действительно, для тебя бедствие. А для меня хоть и болезненно, потому что и я, как человек (не отрекусь от этого), имею перстный состав, ношу в себе следы древа и доставленного им удовольствия, однако же я переношу это и даже терплю с любовью. Мое страдание лучше твоей крепости»[417]. «Охотно бы совлек я с себя и сии рубища, чтобы без них идти по терниям жизни! Охотно, как можно скорее сложил бы с себя и этот тяжелый хитон, чтобы получить более легкий»[418]. «Всего безопаснее человек неимущий. Он обращен к Богу и на него одного взирает»[419].

Таково согласное в основах учение о богатстве и бедности великих кап- падокийцев, и мы вправе рассматривать их учение как выражение мыслей всего православного Востока этого периода. Но с наибольшей полнотой, редкой выразительностью и горячей убежденностью воззрения православ­но-церковной мысли на древнем христианском Востоке по интересующему нас предмету выражены величайшим из учителей Церкви св. Иоанном Зла­тоустом. Св. Иоанн стоит всецело на той же почве при разъяснении инте­ресующего нас вопроса, на какой утверждались и предшествовавшие отцы Церкви. Но в беседах св. Иоанна вопрос рассматривается так всесторонне, а церковные воззрения выражены так выразительно и резко определен­но, что эти беседы должны быть признаны совершеннейшим выражением христианского церковного сознания по вопросу об отношении к богатст­ву и бедности. Поэтому мы и попытаемся изложить взгляд св. Иоанна в воз­можно стройной системе, по возможности не опуская ничего существенно важного, с одной стороны, и соблюдая соразмерность в раскрытии частных сторон предмета — с другой. Наша задача — проникнуть в самый дух учения святителя, не утверждаться на отдельных его выражениях, но стремиться постигнуть основы святоотеческих воззрений и притом дать возможность самому читателю проверить правильность наших обобщений через приве­дение или указание целого ряда мест в творениях св. Иоанна, относящихся к уяснению известного вопроса. Дать такую возможность мы считаем своим долгом, особенно в отношении св. Иоанна Златоуста. Достаточно, конеч­но, известно, что в религиозно-этической и исторической литературе были попытки характеризовать до противоположности различно отношение великого учителя Церкви к имущественному вопросу. Одни готовы были ви­деть в нем озлобленного врага привилегированных классов и богатых, своего рода вождя демократии, а другие — защитника тех взглядов на богатство, какие так усердно развиваются в нашей современной литературе. Первые суждения высказывались еще многими современниками святителя и повто­ряются до наших дней в известных кругах религиозно-общественной мысли. По этому поводу мы ничего не можем сказать больше того, что было сказано в отношении своего учения самим Иоанном Златоустом. Так как эта сто­рона дела имеет принципиальное значение для выяснения основной идеи, лежащей в центре воззрений св. отца, то мы позволим себе привести неко­торые места из бесед св. Иоанна, где он касается неправильного понимания его учительства в смысле ненависти к богатым. «Опять, скажут мне, ты против богатых? — говорит в одной из своих бесед святитель, очевидно слышавший такие упреки. «А вы, — отвечает святитель, — опять против бедных?... Вы не насыщаетесь, пожирая и терзая бедных, а я не насыщаюсь, исправляя вас... Я не против богатых, но за богатых... Скажешь: ты нена­видишь меня. Нет, я люблю тебя. Я имею заповедь Господа моего: любите враги ваша. Я не перестану врачевать тебя. Разве тебя я преследую? Я пре­следую страсть твою. Разве с тобой я сражаюсь? С пороком твоим. И ты не считаешь меня благодетелем, не считаешь меня покровителем, не считаешь меня твоим защитником больше всех? Кто же другой скажет тебе об этом?... Все боятся тебя, а я не смотрю на тебя. не боюсь тебя. презираю страсть твою. Я делаю разрез, ты кричишь, но я не боюсь крика твоего, а желаю твоего спасения, потому что я — врач»[420]. Стоя на такой именно духовно- пастырской точке зрения, св. Иоанн положительно утверждает, что в сво­их призывах на защиту бедных и обличениях богатых он больше заботится о душах последних, чем о бедных, которые получат свое утешение[421]. «Я об одном только забочусь — о преуспеянии слушателей. И бедные — мои дети, и богатые — мои дети; одна и та же утроба болела обоими, в одних и тех же муках родились и те, и другие. Пусть убивает, кто хочет, пусть ненавидит, кто хочет, пусть злоумышляет, кто хочет»[422].